– Я очень устал, миссис Йейтс, и мне еще много чего предстоит сделать.

– Я приготовлю кофе.

Я глянул на часы.

– Могу уделить вам пять минут, – сказал я. – А потом мне действительно придется уйти.

Дом был таким же, каким я его в последний раз видел, – огромная белая драгоценность, возлежащая на зеленом бархате. Я приостановился на крыльце, и высокие двери словно взрезали сверху вниз ножом, когда распахнулась правая половина. В полутемном пространстве возникла миссис Йейтс, понурая и унылая в своем негнущемся сером бумазейном платье с кружевным воротничком. Опять пахну́ло сухой апельсиновой кожурой, и я подумал: интересно, тут вообще хоть что-нибудь изменилось? Она протянула руку – сухую, костлявую и легкую, как птичья лапка.

– Огромное вам спасибо, что пришли, – произнесла миссис Йейтс. – Прошу вас.

Отступив вбок, она повела рукой в сторону полутемного интерьера дома. Я прошел мимо нее, и дверь утвердилась в своем косяке.

– Могу предложить вам сливки и сахар к кофе, или что-нибудь покрепче, если желаете. У меня есть шерри.

– Просто кофе, пожалуйста. Черный.

Я последовал за ней по широкому коридору, полному темных от времени мрачноватых картин и допотопных предметов меблировки. Тяжелые портьеры надежно защищали внутренность дома от избытка солнечного света, но в каждой из комнат горели вычурные люстры. Сквозь открытые двери я видел тускло поблескивающую кожу диванов и кресел и все столь же приглушенные тона. Где-то на необозримом пространстве громко тикали старинные часы.

– Дом у вас просто замечательный, – сказал я.

– Да, – согласилась она.

В кухне миссис Йейтс подняла поднос и отнесла его в маленький кабинетик, явно предназначенный для приема гостей.

– Садитесь, – сказала она, наливая кофе из серебряного кофейника. Я уселся в узкое кресло с жесткими подлокотниками. Фарфоровая чашечка казалась легкой, как сахарная вата.

– Вы думаете, что я холодная, как лед, – начала миссис Йейтс без всякой преамбулы. – В том, что касается моей дочери, вы наверняка считаете меня абсолютно бесчувственной.

Я опустил чашечку на блюдце.

– Мне кое-что известно о разладах в семье.

– Я была довольно резкой, когда мы последний раз про нее говорили. Мне было бы невыносимо думать, что вы решили, будто у меня старческий маразм или вообще нет сердца.

– Давайте лучше не будем углубляться в подобные дебри. Обычно я не позволяю себе огульно судить других людей.

Старушка пригубила свой шерри, и хрустальная рюмочка звякнула колокольчиком, когда она поставила ее на серебряный поднос.