4
4
Я выписалась из больницы через две недели реабилитации. Кожа на бедрах и туловище стала как у полуторамесячного ребенка – свежей и бархатистой. Больше всего беспокоила левая сторона. У шеи и уха кожа осталась красной, а не привычно бледной. Волосы я подровняла в парикмахерской. Новая длина еле-еле скрывала уши, доставляя не только внутренний, но и внешний дискомфорт. Я чувствовала себя так, как если бы меня раздели зимой догола и сказали ходить по улице в таком виде двое суток.
Я часто раздражалась, хотя изо всех сил боролась с внезапными вспышками гнева. Я с трудом мирилась с отражением в зеркале, поэтому огрызалась на всех, кто смотрел на меня с сожалением. Больше всего доставалось Джейн и Джеймсу, который не только навещал в больнице, но и часто заходил ко мне в квартиру после выписки, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Уж не знаю, что ему рассказала подруга, но Джеймс выглядел в моем присутствии так, словно съел компьютерную мышь.
Когда я оставалась в одиночестве, переслушивала первую запись, которую оставил Том в день пожара. Ту, в которой он признался во всем и говорил со мной как никогда искренне – по крайне мере я пыталась верить в его искренность.
Вторую запись с чистосердечным признанием я удалила еще в больнице. Я больше не хотела иметь дел с театром «GRIM», не хотела писать про него. При этом весь рабочий стол в моей съемной квартире был завален исписанными листами с предполагаемыми теориями, а ноутбук лопался от документов с «зарисовками» будущего репортажа, к которым я возвращалась первые недели раз за разом. Перечитывала заметки и поражалась своей наивности и слепоте. За полтора месяца я обработала историю Кристофера Бейла, перевела в текст историю жены профессора Мэри Томпсон. Даже Эндрю Фаррелу посвятила пару строк, хотя на тот момент еще не знала, кто он такой. Признаюсь – даже тетрадь, которую принесла Джейн, не сильно помогла познакомиться с бывшим актером «GRIM». Я нашла ответы на большинство вопросов, и все же многое ускользало от меня.