В жандармерии царила тишина. Даже крики снаружи поутихли.
Часы показывали 2.03. Хотелось кофе. Он прошел по темному коридору, где две из трех неоновых ламп не горели, и у него возникло странное ощущение, что только он один не спит.
Сервас побрел к кофейному автомату, и тут дверь справа распахнулась, заставив его вздрогнуть, и на пороге возник компьютерщик из региональной службы. На лице его сияла улыбка. Наверное, так улыбался Алан Тьюринг, когда наконец расшифровал закодированные записи нацистской шифровальной машины «Энигма» во время Второй мировой войны.
– Есть! Я зашел! Вам надо на это взглянуть!
– Зашел? – переспросил Сервас, еще плохо соображая.
– Я зашел на сайт мальчишки!
Ирен Циглер появилась почти сразу, за ней Ангард. Видимо, оба спали не больше, чем он. Вид у них был очень бодрый. Сервас посмотрел на кофемашину.
– Ну, что? – спросила Ирен.
Компьютерщик повторил. Сервас увидел, как глаза Ирен сверкнули в неоновом свете.
– Давай, показывай, – сказала она.
И ему сразу расхотелось кофе.
В маленьком кабинете рычали и ревели звуки одного из альбомов Моррисси. Парень выключил запись на середине «Стамбула»: «О Стамбууул, верни мне моего кареглазого сына»…
– Извините, – сказал он.
Он уселся перед экраном, единственным светлым пятном в темноте кабинета. Остальные встали вокруг. Он открыл страницу.
Снова по узкому коридору шагал силуэт человека, снова он выходил на освещенную луной поляну, которую окаймляли черные деревья. Сервасу вспомнился Мартин Шин, выходящий из храма в джунглях в конце фильма «Апокалипсис сегодня»[73]. И на ветвях опять кривились в жестоких улыбках еле заметные крошечные рты, а из травы поднимались в ночи черепа. По спине прошел ледяной озноб.
Потом на черном экране огненными буквами загорелась надпись:
Послышалась зловещая музыка: глухое гудение баса. Мартен узнал его. Это был «Реквием» Лигети[74].