– Право, не знаю. Видели, как она уезжала с багажом в сопровождении какого-то мужчины, – ответила я. – Может, наверстывает упущенное время.

– Вы готовы терпеть позор, вымогая пособие у семьи, которая ничем этого не заслужила? Вы ведь не единственная, кто пострадал от моего брата. Он рос жестоким ребенком, избалованным, взбалмошным. Мама просто столбенела от его выходок. И я тоже.

– Мне не нужно пособие, мне нужен шанс. То, что я прошу, для вас пустяки, но мою жизнь изменит навсегда. Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что я тихо удалюсь в неизвестном направлении после того, что мне пришлось вытерпеть от вашего брата, подарившего мне столь миленькое ожерелье. Дайте мне то, что я прошу, и больше вы обо мне не услышите.

Для Ланкастеров это была мелочь, а Хелен в благоразумии не откажешь. Конечно, ее бесило, что она никогда не узнает, блефую я или нет, но тем не менее она поручила своим адвокатам составить соответствующие документы.

Она не поднялась с кресла, когда я покидала кабинет.

– Маму я не хочу ставить в известность, однако скажите, где покоится мой брат, мой настоящий брат. Я хочу похоронить его по-человечески – без огласки, разумеется.

– Спросите меня снова через десять лет, – усмехнулась я. Со стороны Хелен это была, конечно, хитрость. Брат ее интересовал не больше, чем я.

– Забавно, вы не находите? – заметила она. – Мы обе носим траур по человеку, к которому не испытываем ничего, кроме злости.

К концу месяца я стала законной владелицей дома в Челси и 2000 фунтов стерлингов на банковском счете.

40

40

Я снова жила в Челси. Однажды, когда я с чем-то возилась в пустом доме, в дверь постучалась гостья, которую я меньше всего ожидала увидеть: мисс Мейбл Мулленс.

С нашей последней встречи она заметно поправилась, щечки ее порозовели. Она снова стала красавицей, и я поняла, что такой она мне нравится больше. Мейбл стояла на пороге и, подбоченившись, самодовольно улыбалась. С трудом верилось, что мы с ней ненавидели друг друга из-за какой-то глупости: боялись, что нам не хватит на двоих удачи. Но тот этап мы благополучно преодолели и от бурной ненависти почти сразу перешли к бурной взаимной симпатии.

– Ну-ка, показывай свой шрам. Все только о нем и говорят, – первое, что сказала она мне. И отныне нас с ней на долгие годы свяжет искренняя дружба.

Я сняла повязку и задрала вверх подбородок, демонстрируя свой шрам – все еще безобразный, воспаленный и покрытый струпьями.

– Да его почти не видно! А шуму-то! – фыркнула Мейбл.

Одно меня утешает, сказала я ей, что в тот день не дежурил доктор Хаслип, а то я очнулась бы с рукой, пришитой ко лбу, и по-прежнему открытой раной на шее. Я обратила внимание, что вокруг ее глаз собирались тонкие морщинки, когда она смеялась. Прежде их не было, но они ее не портили. Мейбл почти сразу же сообщила мне, что с мужчинами по-прежнему не связывается.