Не заперто.
Ключ есть только у ребе и сторожа, но оба давно почивают. По крайней мере, должны бы. Может, ребе захотел на часок-другой уединиться? Нет. Фигура гораздо ниже ростом. И потом, ребе не нарушит собственный указ. Он – пример другим.
Она встряхивает мокрую накидку и входит в синагогу.
Внутри идеальный порядок, ни соринки, ни пылинки – Вихс расстарался. Песах, учит ребе, праздник очищения и возрождения. Перед Песахом каждый ремесленник заглянул в синагогу, и теперь всё, что нужно, подпилено, отшлифовано, надраено. Проверено, нет ли мышей в Ковчеге, выстиран закоптившийся занавес. Перел лично подновила покрывало бимы, добавив цветочные узоры в вышивку.
У Песаха есть и другая особенность. В эту пору ненавистники мстят евреям за вымышленные преступления.
Она прислушивается к бушующей грозе.
Каменные стены теплятся светом нер тамида, на всю ночь заправленного маслом.
Однако: в оконцах на женскую половину пульсирует серость.
Мерзкая, будоражащая.
Знакомый цвет.
Присев, она заглядывает в оконце. Свет сочится в щель под дверью в восточной стене комнаты. Глупо, но прежде она этой двери не замечала и не знает, что за ней, хотя трижды в день посещает службы – стоит столбом в специально изготовленных тфилин (писец Иоси жаловался ребе, что истратил целый опоек), однако на женскую половину никогда не заходит.
С какой стати? Она же мужчина. Ей самое место среди мужиков.
Если б они знали, кто она на самом деле…
Слышен отдаленный шорох, перемежаемый буханьем, – словно колымага подпрыгивает на разъезженной мостовой.
Свет пульсирует шуму в такт.
Коридором она проходит на женскую половину и останавливается, разглядывая свечение. Каждый новый световой всплеск ярче, а каждое угасание темнее предыдущего. Теперь видно, что свет скорее серебристый, нежели серый, – холодный, мертвенный, красивый.
шшшшшБУМшшшшшБУМшшшшшБУМшшшшшБУМ