Конечно, он бросился бежать.

Руки ее сомкнулись на его мягком животе. Она поднесла его к лицу – так близко, что они чуть не стукнулись носами, – и сжала пальцы, выдавливая из него кровь. Человек сблевал и засипел, точно сломанные мехи; ноги его растопырились, руки вздулись, словно брюхо хворого зверя, лицо побагровело, и на лбу белым зигзагом взбух шрам, который породил водопад образов, извергавшийся снизу вверх:

полоса раскаленного песка, убегающая вдаль порыв бесноватого ветра башня город мальчик пес И еще быстрее: долина земля лед сад

полоса раскаленного песка, убегающая вдаль

порыв бесноватого ветра

башня город мальчик пес

И еще быстрее:

долина земля лед сад

Человек уже посинел, шея его раздулась, став толще головы, в выпученных глазах тысячами расцветающих маков лопались кровеносные сосуды. Он плакал кровью. Кровь текла из ушей и ноздрей. Дымился живот, обуглившийся в хватке ее пальцев.

В жилах ее кипел восторженный гнев.

Губы ее разошлись трещиной.

Она улыбнулась.

Потом улыбка ее стала шире, напоследок она еще разок лениво стиснула пальцы и, надвое разорвав человека, бросила запечатанные, как бурдюк, половинки в мусорную кучу.

Аура исчезла, а вместе с ней и мелькание картин в ее сознании.

Она вновь сдавила разорванный труп, тщетно пытаясь раздуть огонь живительной ненависти.

Слишком поздно. Человек мертв, она лишь распотрошила мертвеца, измарала руки в его требухе.

Завернув оба трупа в накидку, она пошла к реке. Ребенка похоронила на берегу и мысленно прочла над ним поминальную молитву, подслушанную у ребе. Останки убийцы швырнула в реку. Половинки вынырнули и поплыли по течению, а она осталась в одиночестве размышлять об истине, равно пронзительной и смутной, радостной и ужасной.

На один блистательный миг она приблизилась к откровению, и ее настоящее имя готово было сорваться с бесполезного языка.

На одно мгновенье она стала прекрасной, нужной, естественной.

В ту секунду она была собой, настоящей, всегдашней.