Вне всяких сомнений, обычно хилилиты всячески препятствовали возвращению чужестранцев во внешний мир, но данный обычай, похоже, не очень прочно укоренился, изменялся под влиянием разных обстоятельств и в конечном счете даже был нарушен. Хилилиты практически считали Пима своим. Он покидал Хили-ли с намерением вернуться, и они взяли с него обещание скрыть от всех, даже от Петерса, долготы, которые пересечет по пути из Хили-ли до высадки на какой-нибудь берег, населенный цивилизованным народом, или до встречи с каким-нибудь судном, каковое обещание Пим сдержал. И хотя хилилиты во всех прочих отношениях были добры к своему гостю, они не позволили ему взять с собой ни крупицы золота, бесчисленные самородки которого усыпали дно расселин Олимпийской гряды, как галька усыпает русла горных рек; а равно не позволили увезти драгоценные камни, находившиеся в его владении, даже рубин, подаренный Лиламой, – и никакие доводы или мольбы не заставили их изменить свое решение. Хилилитам не терпелось избавиться от Петерса, каковое обстоятельство во многом объясняло их готовность «ускорить отъезд гостя». Похоже, несколько месяцев после смерти Лиламы Пим находился в глубоко подавленном состоянии. Большую часть времени он проводил с Масусалили, который множество раз являл ему призрак или видение Лиламы. Престарелый мистик объяснил с научной точки зрения modus operandi данного феномена, дабы Пим ошибочно не решил, будто видит перед собой Лиламу собственной персоной; но если каждый из нас находит известное удовольствие в созерцании портрета или фотографии усопшего друга, можно предположить, что Пим с еще величайшим наслаждением любовался воспроизведенным перед ним живым образом умершей возлюбленной – вопроизведенным или воссозданным так, что он мог дотронуться до нее и услышать родной голос, – хотя и знал, что перед ним лишь видимость. Пока Пим пребывал в меланхолии, Петерс оказался почти полностью предоставленным самому себе, и его худшие качества, давно не проявлявшиеся (отчасти за отсутствием удобного случая, отчасти в силу благотворного влияния Пима), теперь обнаружились во всей своей полноте. Он связался с самыми необузданными молодыми хилилитами с соседних островов, которые после знакомства с ним стали еще более необузданными и неуправляемыми против прежнего. В конце концов, под предлогом мести, но в действительности единственно по причине своего неугомонного нрава, Петерс принялся готовиться к набегу на удаленные острова, населенные дикарями, – если точнее (как он по-прежнему утверждает), из желания «поквитаться со старым Ту-Уитом» и его племенем за убийство своих товарищей, описанное в дневнике Пима. Хилилиты решили, что это уже слишком, и поскольку теперь стоял октябрь, государственный совет постановил позволить Пиму вернуться на родину, забрав с собой Петерса.