Окрыленная адвокатскими обещаниями, Октябрина готова была облагодетельствовать весь мир, не только Надежду. Не получив ответа, она принялась шепотом расспрашивать, что случилось без нее в камере. Надя так же тихо ответила, что никто ничего не знает, вызывали куда-то Ирку, которая вернулась вот в таком разъяренном виде и рявкает на всех.

Октябрине очень хотелось поделиться своими новостями, но никто не изъявлял желания слушать. Женщины понимали, что новости у Октябрины были неплохие, и никому они нужны не были, потому что как бы увеличивали их собственные беды. Такое уж эгоистичное горе было у каждой. Зла друг другу они не хотели, но и крупицы добра, перепадавшие кому-то, казались им отобранными лично у каждой из них.

Поерзала Октябрина и тоже притихла.

Тянулся, тянулся унылый серый день, но, как кончается все, подошел и он к концу. Как всегда, первой приметой наступающей ночи был ужин, потом забеспокоилась баба Валя, зашептала истово: "К милосердию твоему взываю, Господи, богородица, заступница страждущих, молю милосердия твоего…”

Старухина молитва была как сигнал к переходу в иное состояние, и женщины стали готовиться, собираться к новому мироощущению — кто с надеждой, кто со страхом, кто как.

Надежда ждала свидания с ночью, и владело ею такое чувство, словно стоит она на прозрачном блюдце одна, и у ног ее — бездна, нескончаемая пустота. Нет никакого мира, нет земли и неба, ничего нет — только она на стеклянном блюдце под пропастью и над пропастью тоже.

Сжималось сердце от неизбежности катастрофы, ожидавшей ее при любом движении, а страх вдруг прошел. Она приняла решение, и страх, рожденный неопределенностью, исчез. Надежда знает, что скажет, если снова ее будет допрашивать Ночь.

Уже когда улеглись, подала голос Ирка:

— Октябрина, дай пилку.

— Зачем тебе на ночь глядя? Далеко она у меня лежит, завтра достану, — попыталась отказать Октябрина.

— А я говорю, дай! — в Иркином голосе послышалась угроза, она села на нарах, нащупывая ногами ботинки: — Я все ногти пообкусала, давай пилку, швабра!

Октябрина знала цену Иркиным угрозам, торопливо приподняла матрац, пошарила где-то в своих тайниках. Блеснула белая ручка, Ирка не поленилась встать, забрала пилку у Октябрины, которая всем видом своим выражала недовольство, но смолчала.

— К милосердию взываю твоему, Господи Боже и богородица, заступница… — шептала баба Валя, и вскоре начала перемежевывать свою молитву громкой, с пр Истоном, зевотой. Устала от безделья, от волнений баба Валя. И все устали.

Ждали ночь.

И куда ей деваться — пришла опять. Она приходила и будет приходить всегда. К гениям и убийцам, во дворцы и тюрьмы — всюду. И всегда.