— Ира-а, — что было мочи закричала Надежда и бросилась к неподвижно лежавшей девчонке, откинула одеяло, а под ним и вторая рука опоясана таким же смертельно-алым браслетом, и запрокинутое юное лицо спокойно, без тени страха и боли.

Вскочили разбуженные женщины. Вызывая дежурного, заорала, застучала ногами в дверь всклокоченная Зинуха. Едва увидев кровь, в голос заплакала Шура, закачалась, присела, укрывая в коленях живот, заслоняя его руками, словно прятала от ребенка страшную картину. Бледная Октябрина, растерянно озираясь, прижималась к стене, просто распластывалась по ней. А баба Валя с провисшей рукой, трясущимися губами причитала:

— Господи Боже, яви милосердие твое, к милосердию взываю…

Милосердие явилось толпой в виде дежурных, перепуганной врачихи и здоровенного фельдшера, который схватил на руки потерявшую сознание Ирку и ринулся к двери, зычно крикнув врачу: "3а мной!” — будто звал в атаку.

Потом забрали в санчасть беременную Шуру и бабу Валю, Октябрина выпросила успокоительные капли. Надежда с Зинухой обошлись и так.

В камере было светло и тихо. Ночь больше войти не посмела, прижалась вплотную к стеклу и смотрела на женщин с улицы.

Надежда спать не ложилась, начала приборку камеры, чтобы найти работу рукам и успокоиться. Собрала окровавленную Иркину постель, свернула тощий комковатый матрац и обнаружила под ним сложенный вдвое бумажный сверток.

Развернула. Прочла.

Вот, значит, зачем вызывали Ирку: ей вручили обвинительное заключение. Значит, Иркино дело уже в суде, и девчонка испугалась. Почему же и чего забоялась блатная Ирка, наглая девчонка, которой все нипочем, которая дерзостью своей держала в послушании старших женщин, которая казалась прошедшей огонь и воду и медные трубы?

Надежда принялась читать обвинительное заключение. Больше нигде не найти ответа.

Прочла, уронила на колени бумагу. Окликнула Октябрину и Зинуху: пусть знают про Ирку. Не про ту, что держалась бывалой воровкой, а про ту, что сама была обманута и обворована. Про несчастную глупую девчонку, которая так запуталась и испугалась жизни, что захотела добровольно уйти из нее.

— И сколько, вы думаете, лет нашей Ирке? — задала Надежда вопрос.

Октябрина недоуменно пожала плечами, Зинуха ответила:

— Ну, двадцать два — двадцать пять, наверное.

— Восемнадцать! — почему-то торжественно, словно это имело какое-то значение, сообщила Надя, и женщины враз всплеснули руками.

— Ну-у, — протянула Зинуха, — ну-у…

— И ни разу она не судилась, — продолжала Надя открывать Иркины тайны, — вот, в обвинительном: образование среднее, ранее не судима.