— Слушаю, — мягкий баритон Албина вкатился в изогнутую кремовую трубку. Благодушие покидало Филиппа Тихоновича по мере того, как он слушал — молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.

— Так, — наконец произнес он. — Понятно! — возле свежих губ обозначились резче две поперечные злые складки. — Сам все решу сегодня, — и с досадой швырнул трубку на аппарат.

”Ну вот, — подумал Албин, — опять предстоит беспокойный день”. И зачем связался он с этими бестолочами — гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся… Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а все истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя — много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть — самая пора. "Увяз коготок — всей птичке пропасть”, — скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает ведь, что сбыт для них — самое узкое место, вот и капризничает…

С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания. В раздумье он направился к проходной завода "Радиоприемник”, где занимал немалую должность в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.

ЧЕТВЕРГ 9.30

Наступило утро. Арнольд Францевич с облегчением открыл глаза. Наконец-то можно не притворяться перед самим собой, будто спишь. А спал ли он в эту ночь, да и в предыдущие? Закроет глаза, лежит, а мысли одолевают. Ночь проходит медленно, как в бреду. Утром и не поймешь, приходил ли сон, удалось ли забыться, или он принял за сновидения, свои не проходящие и ночью фантазии. В последние годы ночи стали для него сущим мучением. В старости признаваться не хотелось — какая может быть старость, если не угасли желания, если мысли, что вечером встают у изголовья, — молодые, яростные, сладостно-греховные. Пора бы, конечно, пора угомониться, но вот поди ж ты, прилепилась к сердцу эта Зойка — не оторвешь никак. Начиналось все славно. Зойка принимала подарки. А если подарок дорогой — Арнольд Францевич тяжело заворочался в постели, — сколько нежности было, сколько ласки.

Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать всех, встречаясь с этим проклятым "Миллионером”, — только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.

Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к "Миллионеру”, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты какого-то станка заслоняли все.