Этьен Вобрэ всегда входил к сыну без стука.

— Здравствуй, мой мальчик! Доктор Мюссень мне все рассказал… Какое ужасное происшествие! А с тобой все в порядке?

Он принялся осматривать сына почти как врач, которого интересует не столько сам больной, сколько его болезнь. На отце был великолепный строгий костюм темно-синего цвета; Вобрэ-старший выиграл первую минуту встречи, и тон теперь задавал он. Держался он так, как подобает главе солидной фирмы. Отец поскреб ногтем рукав Реми там, где прилипли крошки штукатурки. Поскреб словно в укор; у отца все получалось как-то в укор сыну.

— Ты не слишком разволновался? — спросил Вобрэ.

— Нет… нет…

— А сейчас как себя чувствуешь? Тяжести в голове нет? В сон не клонит?

— Да нет же… В самом деле — нет.

— Может, Мюссеню осмотреть тебя?

— Да не надо. Я вполне здоров.

— Вот как!

И Вобрэ пощипал себя за ухо.

— По-моему, ты не горишь желанием оставаться здесь, — пробормотал он наконец. — Вот покончим с формальностями и сразу же уедем… Я вообще собираюсь продать имение. Нам от него только неприятности.

Как это похоже на Вобрэ! Смерть брата — «неприятность». А болезнь сына, должно быть, — «большая неприятность».

— Присядь. Я боюсь, что ты устанешь.

— Благодарю, но я не устал.

Тон Реми чем-то не понравился отцу, и тот насупился и пристальнее, с каким-то сдерживаемым раздражением, вгляделся в юношу.

— Садись, — повторил он. — Клементина мне только что рассказала, что у вас с дядей вышла маленькая стычка. Это что еще за история?

Реми горько улыбнулся:

— Клементина, как всегда, все про всех знает. Дядя заявил, что я плохо воспитан и не способен работать.