Чарли засмеялась и тут же зарыдала. Ее плечи затряслись. Слезы полились на крышку гроба. Сэм смотрела, как они скатываются вниз, на край стальной каталки, и капают на пол.

— Черт! — Чарли вытерла нос тыльной стороной ладони.

За витриной с фурнитурой для гробов она нашла коробку салфеток. Высморкалась. Вытерла глаза. Тяжело опустилась на стул рядом с Сэм.

Они вдвоем смотрели на гроб. Броские золотые ручки, ажурные угловые накладки. Яркая белая краска сияла, будто в финишный слой лака добавили блесток.

— Просто поверить не могу, до чего уродливая штуковина. — Чарли бросила использованную салфетку в сторону. Достала из коробки еще одну. — Похожа на гроб Элвиса.

— Помнишь, как мы ездили в Грейсленд?

— О да, тот белый «Кадиллак».

Расти уговорил смотрителя разрешить ему посидеть за рулем. «Кадиллак Флитвуд» был покрашен такой же сверкающей белой краской, что и гроб Расти. Искрился он от настоящей алмазной пыли.

— Расти мог кого угодно уговорить на что угодно. — Чарли снова вытерла нос. Откинулась на спинку стула. Скрестила руки на груди.

Сэм слушала, как где-то тикают часы, словно метроном, бьющийся в такт с ее сердцем. На кончиках пальцев она все еще чувствовала «тук-тук-тук» пульса Расти. Она два дня умоляла Чарли исповедоваться перед ней, но собственные грехи были куда тяжелее.

— Я не давала ему умереть, — сказала она. — Моему мужу. Никак не хотела его отпускать.

Чарли молча теребила салфетку в руках.

— У него был подписан отказ от реанимации, но я не отнесла документ в больницу. — Сэм попыталась сделать глубокий вдох. Но почувствовала, как на грудь давит тяжесть смерти Антона. — Он не мог говорить. Не мог двигаться. Он мог только видеть и слышать, и он видел и слышал, как его жена не дает врачам выключить аппараты, продлевающие его страдания. — Стыд кипящим маслом жег Сэм изнутри. — Опухоли проросли в его мозг. А внутри черепа не так много места. Мозг давил на позвоночник. Боль была невыносимой. Они вводили ему морфин, потом фентанил, а я сидела у его кровати, смотрела, как из его глаз текут слезы, и не могла его отпустить.

Чарли продолжала теребить салфетку, оборачивая ее вокруг пальца.

— Я бы и здесь так же поступила. И из Нью-Йорка бы тебе сказала так делать. Я не тот человек, которого надо о таком спрашивать. Я не смогла отодвинуть свои собственные потребности, свое отчаяние ради единственного мужчины, которого я любила. И я уж точно не смогла бы сделать правильный выбор в случае папы.

Чарли принялась рвать салфетку на слои.

Часы тикали. Время не останавливалось.

— Я хотела, чтобы ты приехала, потому что ты мне нужна, — произнесла Чарли.