Пытаясь не прислушиваться к тиканью часов, я сижу и думаю о своих сыновьях, своих милых мальчиках, и о том, что я не увижу, как они растут. Я буду видеть их несколько раз в год, только через стол, такой, как этот. Смотреть в глаза, которые каждое свидание будут другими, пытаться найти в них остатки любви, но находить только осуждение и стыд.

Внезапно нахлынувшая боль так сильна, что приходится встать, пересечь комнату и прислониться к холодной твердой стене. Снаружи не доносится ни звука. И эта тишина почему-то кажется более зловещей, чем крики и топот ног, которые мы слышали раньше.

Часы отсчитывают последние секунды той жизни, за которую я продолжаю цепляться, и я думаю о Сандере и о том, что он всего этого не заслуживает. Он хороший человек, мой муж. Мудрый, трудолюбивый, верный. Готов на все ради семьи и очень, очень любит меня. Жаль, что я плохо старалась. В этом большом некрасивом голландце столько любви — почему я этого не видела, когда у меня был шанс?

Тиканье часов становится громче. Я хожу кругами по комнате, смотрю на небо за окном, на фейерверк, который может оказаться последним в моей жизни. И размышляю о тюрьме. Я буду детоубийцей, ненавидимой всеми. Я думаю об избиениях и издевательствах, которые придется терпеть, а также о том, что отчасти я даже буду им рада.

Я думаю о людях, которые пришли к полицейскому участку, требуя крови Кэтрин. Скоро они будут требовать моей. Мне кажется, что они возвращаются. Я их не слышу, но чувствую, как они незаметно подкрадываются ко мне.

О Кэтрин я не могу думать. Пытаюсь, но каждый раз натыкаюсь на какой-то барьер, не пропускающий мои мысли. Сегодня мы с Кэтрин увидимся, но подготовиться к этой встрече невозможно. Когда мы наконец посмотрим друг на друга, мне придется импровизировать.

И, конечно, я думаю о младшем сыне. Он должен был стать для меня самым драгоценным, любимым последним ребенком, который еще долго будет моим малышом после того, как его братья станут самостоятельными. Он должен был стать моим любимцем, моим баловнем. А оказался чужаком, подкидышем, постоянным напоминанием о самом ужасном поступке, который я только могла совершить. Он был олицетворением моей вины.

Я думаю о его коже, приобретающей оттенок слоновой кости, как у дешевого воска. Я думаю о том, какой он холодный и одинокий — там, в темноте.

Я вижу, как разлагается его тело, а душа оплакивает меня, оплакивает любовь, которой я его лишала, пока он был жив.

Я больше не вижу часы. Не вижу стен комнаты. Не вижу ничего, кроме сверкающих капель влаги, падающих из моих глаз на стол.