— Франек, был ли кассир щербатым? — спросил я.

— Возможно. В верхней челюсти у него стоял мост. Зачем это тебе?

— А не было ли у него раздробленного большого пальца на правой ноге?

— Этого в протоколе, по-моему, не значилось. Очевидная причина смерти не требовала такого уж подробного осмотра. Скорее всего, этого просто никто не проверял.

— А медальон? Был ли у него серебряный медальон на груди?

— Медальон был, это — сходится. Серебряный. Очень потертый, как это обычно и бывает при высокой пробе серебра. Но надпись на обороте была еще разборчивой: «Эмилю в его первый день рождения — Мама».

— Франек, в Колюшках еще не нашли того человека? Мы выслали новый словесный портрет… Ты знаешь, о чем я говорю.

— От них еще ничего не было. Когда ты вернешься?

— В ближайшее время не вернусь. Я с тобой еще свяжусь. Знаешь, откуда звоню? Ну, хорошо. Еду отсюда в место, указанное на почтовой марке.

— Если едешь, значит знаешь зачем. Привет.

Я созвонился с центральной телефонной станцией и узнал, сколько стоил разговор с Варшавой. Подал монахине деньги и спросил:

— Кто рассказывал о смерти мальчика?

— Такой глупый, немного помешанный пастух Каппер. Он видел, как Эмиль уехал с какими-то солдатами. Потом услышал выстрелы в лесу. Но это какая-то ошибка. В этом лесу гестаповцы и жандармы постоянно расстреливали евреев, убежавших из гетто.

— Как звали того ветеринара?

— Бронислав Шыдло. Теперь ему уже лет пятьдесят.

Я поблагодарил любезную монахиню. Она молча указала мне на опечатанную банку для монастырских пожертвований. Пришлось «пожертвовать» несколько злотых, хотя я и не одобрял монашеской жизни. Легко бороться со злом и всякими соблазнами в отдалении от мира, за толстыми стенами запертых монастырей; гораздо труднее делать это, живя среди людей.

40

Я поехал в Колюшки и без труда разыскал там адрес Бронислава Шыдлы. Он был ветеринаром в одном из ближайших уездов.

Мне открыла дверь старая, глухая женщина с проволочными очками на носу. Ни о чем не спрашивая, она провела меня в загроможденную плюшевой мебелью комнату, в изобилии увешанную кружевными салфетками. На стенах висели оленьи рога и иконы в старинных окладах. Я сел и вынул из кармана отпечатанный в криминалистическом центре портрет мужчины, приходившего к Зомбеку за неделю до его смерти.

Вошел Бронислав Шыдло. Я еще раз бегло взглянул на фотографию и окончательно убедился: это тот самый человек, вернее, то самое лицо, с незначительными отклонениями от описания Фальконовой.