Костенко протянул ему листы:
— Хотите убедиться? Я подожду, пока вы сходите за очками...
Лебедев покачал головой, прошептал, наконец:
— Погодите...
— Это можно, — согласился Костенко. — Валидола не изволите?
— Дайте.
Он долго выковыривал бугристыми пальцами таблетку, достал, наконец, положил под язык, закрыл глаза, лицо его расслабилось, снова появились морщины, до этого оно было словно бы налитым воском, как мумия, гладким, вот-вот лопнет.
— Кротов лютует, — сказал Костенко. — За ним три убийства, он свидетелей убирает. Вы — на очереди, если только он знает, что вы живы.
Лебедев покачал головой:
— Не знает, — выдохнул он. — Я ж не думал, что он здесь...
— Он был тщательным человеком?
— Да. Аккуратист. Его за это Луиг особенно любил...
— Значит, он мог — в принципе — обратиться в справочное бюро за вашим адресом?
Подумав, Лебедев спросил:
— Он тоже отсидел?
— Нет.
— Значит, таился? Тогда ни за что в бюро справок обращаться не станет. Надо ж давать свои данные, пусть даже фальшивые, а зачем ему следить лишний раз?
«Врет или нет? — думал Костенко, разглядывая Лебедева. — Ни в каком лагере для пленных он не был, сам немцу сдался, свидетели подтвердили. Или он верит своей версии? Многие преступники начинают верить своей версии, только б убежать от истины, — полнейшее раздвоение личности. Конечно, всей правды я от него не дождусь, но он — трус, весь его наигрыш идет от глубоко запрятанной трусости, надо бить на это, тогда я смогу получить от него хоть что-нибудь».
Костенко положил на колени свой «дипломат», щелкнув латунными замками, открыл, достал папку с фотографиями расчлененных трупов Милинко, Минчакова и Петровой, застреленной Кротовой, подвинул Лебедеву:
— Вот. Его работа. Женщина, которая лежит на улице, его родственница. Не прямая, правда, по дядьке, но тем не менее, когда почувствовал опасность, —