— У вас есть какие-то основания для опасений? За вами смотрят?

— Нет... Мне так, во всяком случае, не кажется. Да и потом я пока в резерве, не за чем смотреть...

— А дело с Шибблом? Кто передал вам сообщение о необходимости срочно напечатать объявление?

— Киккель. Он позвонил мне из Рио.

— Это он дал вам указание расклеить объявления без согласования с местным муниципалитетом?

Райфель усмехнулся:

— Что, возникли какие-то осложнения? Я бы узнал, у меня тут хорошие связи.

— Если я задаю этот вопрос, значит, у меня есть к тому определенные основания.

— Значит, тем более необходима осторожность. Давайте-ка я сожгу этот листок.

«Не может быть, чтобы Спарк не сделал нотариальных копий, — подумал Роумэн. — Хотя вряд ли такое возможно в Португалии, фашизм, все нотариусы на крючке, текст — при всей его деловитости — тем не менее хранит в себе нечто непривычное, значит, лучше — от греха — поставить в известность тайную полицию. Но Спарк мог и обязан был сделать фото; в конечном счете графологическую экспертизу можно работать и по негативу».

— Валяйте, — Роумэн протянул Райфелю конверт, — если вам так будет спокойней.

— Нам, — поправил его Райфель. — Обоим.

Сунув конверт в карман, он отправился в туалет, там прочитал текст еще раз — в высшей мере внимательно. «Точки поставлены, запятые на месте, значит, все в порядке. Случись какой провал в цепи, Ланхер был бы обязан пропустить хоть одну из точек. Предпоследняя точка, правда, очень легкая, одно касание, но, тем не менее, это явная точка, и чернила те же. Странно, почему я должен писать отчет? Такого еще не было, — подумал Райфель (штурмбанфюрер СС Гуго Лаурих, рожден в Линце, до аншлюса Австрии работал в «пятерке» Эйхмана с правом выхода на руководителя подполья НСДАП доктора Кальтенбруннера). — Я могу изложить этому Ниче на словах то, что его интересует, но зачем писать? Неужели снова начинается канцелярская мука? Разве мыслимо? Не может быть, чтобы мы уже так окрепли; архив — это риск; впрочем, фюрер организовал архив партии, когда мы были еще в подполье, ибо он верил. Посмотрим, как пойдет беседа, но что-то я не хочу ничего писать, не знаю почему, но к себе все же стоит прислушиваться».

Он вернулся; на столе стояли два высоких стакана со скотчем; лед уже растаял, жарища декабрьская, под сорок, вот-вот рождество, будут посыпать пальмы ватой, снега здесь никогда в жизни не видели. Зимой, в июле, температура падает до тридцати, это здесь называют холодом, температура воды всего двадцать четыре градуса, кто ж в такой ледяной купается?!