– Телевизор мне починили, а к пекарю я не хожу, он выпечку пропитывает молоком, деревенщина. А надо медовым сиропом!

Поднимаясь в квартиру, Радин пытался вычистить серебряную пыльцу, забившуюся под ногти, и вдруг остановился перед соседской дверью и засмеялся. Как же я сразу не понял? Соскреби пыльцу, убери лишнее и проверь свой выигрыш в понедельник!

Что там сказала Варгас? Я сама послала ему холсты, льняные, с двойным плетением, двести на двести шестьдесят, как он любит. А я-то, дурак, ползал по студии на коленях, заглядывал во все углы, собирая на себя паутину. Бригелла меж тем поступил, как положено по пьесе, ловко и саркастично.

Сколько раз я видел диптих с урбинским герцогом и герцогиней, на оборотной стороне там колесницы, белые кони и сам художник в лавровом венке. Да что далеко ходить, кустодиевская Венера, жаркая, рыжая, а на изнанке – дачники мирно пьют на веранде чай. И пейзажи Констебля, и карлик Бронзино, показывающий попеременно то мускулистую задницу, то прикрытую листьями гордость и славу. Вот я болван.

Радин вошел в дом, сбросил грязную одежду и завернулся в халат. Сейчас выкупаться – и спать, а в полдень мы переплавим драму в комедию. Доменика успеет приехать в галерею, во всем признаться, снять рамы и перетянуть холсты. Нужны плоскогубцы, степлер и щипцы для натяжки. Если лейтенант придет за своим falsificador, как обещал, то останется с носом: подделок на аукционе не будет. Радин поставил кофейник на огонь и вспомнил, что не купил сахару.

Нет, холсты перетягивать бесполезно. Буклеты с золотыми рыбами уже разосланы, я сам видел их на столе в галерее. На буклетах одно, а на аукционе другое? Публика возмутится, а тут еще Тьягу со своими полисменами. Хорошо, что вы рассказали про выставку, сказал он тогда, чем больше шума, тем лучше выглядит полиция в прессе!

Радин снял кофейник с плиты, руки у него дрожали, глаза слезились от утреннего света. Я должен объяснить Доменике, каково ее положение. Посплю полчаса и позвоню на виллу «Верде». Выбора нет, аукцион придется отменить!

Малу

в Катехизисе написано, что ожесточение сердца увеличивает грех, а мое сердце в ожесточении с двадцать девятого декабря прошлого года, кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет!

когда гарай в тот день про Езавель заговорил, я здорово струхнула – однажды он поймет, кого на самом деле в реку бросили, и тогда извергнемся мы с падроном и засохнем