я тогда к индейцу подошла, он в подвале предохранитель чинил, попросила такой травы, чтобы человеку память навсегда отшибло, а веса в человеке пудов шесть

обычно индеец ничему не удивляется, а тут вдруг отвертку бросил и уставился на меня сердито: от рыжего отвяжись, у него покровители есть в подземном мире, сунешься еще раз – прилетит тебе обратно, как пластина для охоты на зайцев!

потом-то я поняла, что он хозяйке продал, а мне отказал, а надо было наоборот – она даже лекарство себе на сахар накапать не может, а тут и сварить надо правильно, и через марлю процедить

да чего там, она на колье своем любимом ущерба не заметила – я той ночью жемчуг в траве собрала, изгваздалась вся, ползала с фонариком, утром к ювелиру снесла, есть у меня знакомый еврей на рибейре, а через два дня ковер в прихожей чистила и еще одну бусину нашла, вместе с цепочкой от застежки!

до сих пор каждую минуту той ночи помню: в животе у меня скрежет, будто там адская пасть открылась с огненными зубами, а я хлопочу, стиснув зубы, и туфли отчистила, и кровь на полу замыла, и падрона на руа лапа с ключами отправила

вот пока я это делала, слезы у меня и заледенели

Доменика

Теперь понятно, почему Гарай так настаивал на моем отъезде. Мы с ним говорили, не слыша друг друга, прямо как мать и сын в опере Даллапикколы, которую я видела в прошлом году. Вся сцена была заставлена клетками, герой ожидал казни в Сарагосе, их дуэт с матерью состоял из двух сумбурных монологов, никак не связанных между собой. Каждый завывал о своем, а могли ведь послушать друг друга напоследок!

Мне пришлось пролежать в ванной два часа, чтобы смыть с себя зеленую грязь Матозиньоша, потом я надела спортивный костюм и устроила в твоей студии обыск. Мария-Лупула гремела на кухне кастрюлями, как будто собиралась забрать их с собой. Помнишь, ты говорил, что войны завершаются не потерей всех людей и средств, а смертью поваров на полевой кухне? Если я ее оставлю, у нас в доме и впрямь развернутся военные действия. Я больше не в силах видеть это круглое лицо со сросшимися бровями, так что пусть уходит подобру-поздорову.

Вернувшись домой и услышав служанкино семь больших картин нарисовал, красивых, как небесный свод, я сложила медь с цинком и получила латунь. Вот почему ты там остался! Твоя сноровка вернулась к тебе, и ты боялся ее спугнуть. Ты всегда говорил, что талант – это груженная камнями телега, а сноровка – упрямый першерон.

Солнце стояло высоко, когда я закончила разбирать бесконечные папки. Просто удивительно, как много ты раньше работал, одних набросков карандашом набралось на четыре полки. Обнаружив папку с надписью Аррабида, я нашла в ней несколько эскизов: графику, акварель, даже китайское перо. Замерзшая река с конькобежцами, заиндевелые стекла трамвая, сквозь которые видны не то львиные гривы, не то парики времен Жуана Великодушного. Зима, которой в нашем городе не бывает!