Джемс Вуд немедленно помчался в Атланту. Губернатор, сообщили ему, отсутствует, но, как только его местопребывание станет известно, прошение об отсрочке казни будет передано ему по телефону.

С того времени прошло 14 часов. Была полночь. Вуд уже раз десять звонил губернатору и на службу и домой, но никак не мог его поймать. Оставалось только восемь часов.

Глендэйл в своей стеклянной кабине изо всех сил боролся со сном. Он взглянул на большие электрические часы в конце коридора. Без одной минуты три. Негр, уже облачившийся в красный костюм, стоял у зарешеченной двери камеры и тоже смотрел на часы. Секундная стрелка бесшумно и безостановочно обежала еще один круг; минутная прыгнула на деление вперед. Глендэйл зевнул. Еще пять часов. Эта ночь тянулась слишком медленно. Слава богу, после нее он целые сутки будет свободен, сможет наконец выспаться, поработать в саду, вечерком сходить в кино. Он снова зевнул и поднялся, разминая затекшие ноги.

Зазвонил телефон. Глендэйл снял трубку:

- Да, иду.

Это явился тюремный парикмахер. Глендэйл впустил его в коридор, а затем проводил в камеру к Нэшвиллу, надев на негра наручники: не раз бывало, что осужденные пытались вырвать у парикмахера бритву и перерезать себе горло.

Джим Нэшвилл не делал таких попыток. Он покорно позволил себя побрить и выбрить на макушке круг диаметром в два сантиметра. Выходя из камеры, Глендэйл пояснил:

- Это чтобы приложить электрические контакты…

Джим Нэшвилл, снова освобожденный от наручников, лежал на койке. Объяснение он выслушал с закрытыми глазами.

Следующий телефонный звонок раздался в стеклянной камере Глендэйла только в семь часов. Пришел пастор, маленький полный человечек с кротким лицом.

Нэшвилл отнесся к его появлению безучастно. Дотронувшись до плеча осужденного, пастор мягко сказал:

- Помолимся, сын мой.

Не отвечая, негр глядел в потолок. Пастор раскрыл Библию и принялся молиться. Затем произнес громче:

- Ты тяжко согрешил, сын мой. Помолись же вместе со мной, чтобы господь простил тебя.

Нэшвилл, не повернув головы, отозвался:

- Оставьте меня одного, ваше преподобие.

- Нет, сын мой, - теперь голос пастора звучал укоризненно, - так не годится. Ты тяжко согрешил, и теперь тебе остается надеяться лишь на милосердие господне…

- Ваше преподобие, - взволнованно перебил его Нэшвилл, - я не убийца, и мне не в чем раскаиваться. У меня только одна просьба: оставьте меня сейчас. Если богу угодно, чтобы я умер, я сделаю это и без напутствий. Пожалуйста, уйдите.

Пастор с неохотой поднялся.