– Как ты могла? Я ни в чем не виноват. Это не я, – прохрипел Женька.

Глаза его, удивленные и детские, после этих слов застыли, а на губах появилось странное выражение. Казалось, он улыбался.

– Женя, подожди, – жарко зашепала Ритка. – Подожди, куда же ты?

Но все было кончено.

– А-а-а! – истерично завыла Ритка, – А-а-а! А-а-а!

Стрельба стихла, и теперь все смотрели на нее. А она орала, как умалишенная:

– А-А-а! А-а-а! А-а-а!

Носков сидел в своем кабинете. Он был небрит. На краях воротника и манжет виднелись темные полоски. Не догадался запастись маленькими ножницами, и теперь ему приходилось обрезать ногти бритвенным лезвием. У него была прежняя прическа – зачес слева направо. И его по-прежнему мучили больные зубы.

Четверо самых преданных сотрудников покинули его в разные сроки. Теперь осталась только Кира Стежкина. Она вошла в кабинет и, не говоря ни слова, включила телевизор, российский первый канал. На экране появилась Галина Носкова. Она беседовала с телеведущим Доренко, объясняла, с какой целью приехала в Москву:

– Я боюсь за жизнь моего внука, моей дочери, наконец, моего мужа. Я приехала просить политического убежища в России. В конце концов, мы все пострадали за русскую идею. Это должно быть как-то оценено.

– Дрянь! Дура!

Носков выключил телевизор и подошел к окну.

– Все, Олег Павлович, я ухожу, – сказала Кира. – Поздравляю. Вы хотели вернуться в Россию, и вы вернетесь. Правда, без крымчан, но это мелочи.

Президент даже головы не повернул. Он смотрел вниз, где стояли две старушки, держа в руках картонный плакатик со словами “Держись, Олег, мы верим в тебя!”

Но его внимание привлекли не старушки. Чуть поодаль, на скамейке сидела Алла. Нет, зрение не изменяло Носкову, это была она. И она смотрела, подняв голову, прямо на него. Президент помахал ей, но она не отвечала. Тогда он надел пиджак и спустился вниз. Время было нерабочее, поздний вечер, и редкие остававшиеся в Белом доме чиновники провожали его удивленно-насмешливыми взглядами.

Когда он вышел, Аллы уже не было. Она догадалась, что он решил спуститься, и ушла. Ушла не далеко, и смотрела со стороны, как президент вертит головой, отыскивая ее взглядом. Ее душили слезы, и она говорила себе, поглаживая руками большой живот: успокойся, мне нельзя волноваться, нельзя!

Носков подошел к старушкам. Одна из них была Лаврова.

– Спасибо вам, – сказал Носков.

– Держитесь, – сказала Клавдия Ивановна. – Может быть, еще не все потеряно.

– Да нет, пожалуй, все, – послышался тонкий тенорок.