Ритка ни о чем не спрашивала. Она не имела привычки задавать лишние вопросы.

Все телефоны Брагина и Зуева давно уже прослушивались сотрудниками Безпеки. Узнав, что “папа” возвращается в Симферополь, Дзюба тут же доложил об этом Лисовскому. И заодно сообщил, что пароход с 59 тоннами автоматных патронов бросил якорь на рейде Феодосии. Связанные воедино эти два факта говорили о том, что в Крыму кто-то готовится к большой пальбе. А кто это может быть, если не два дружка, Брагин и Зуев?

– Ваши предположения? – больше для проформы спросил Лисовский, зная заранее, что на уме у Дзюбы.

На высшем уровне ведомства уже было принято решение: в преддверии полного лишения Носкова президентских полномочий нейтрализовать в Крыму все сколько-нибудь крупные группировки. Главарей под любым предлогом упрятать за решетку, провести обыски, изъять из тайников оружие. Оперативные наработки позволяли провести этим мероприятия молниеносно, в течение считанных часов. В отношении Брагина и особенно Зуева решение было более жестким, а на словах – более обтекаемым. “Дальнейшее участие указанных фигурантов в политической жизни Крыма крайне нежелательно”. Это был, по сути, приговор. Не оговаривались только сроки приведения в исполнение этого приговора.

Дзюба ответил, не раздумывая:

– По-моему, нужно использовать момент. Мои люди готовы провести акцию в отношении “папы” прямо в аэропорту. Более удобного случая в ближайшее время может не быть.

“Ну и черт с ним, с этим “папой”. Пусть Дзюба грохнет его, – подумал Лисовский. – Может, отведет душу и успокоится. А Зуев поймет, с кем имеет дело и угомонится?” Лисовскому было жаль Зуева. Размышляя над его похождениями, он думал: нам бы такого парня. У него даже возникло предположение, что Зуев не мог просто так безобразничать в странах Западной Европы. Не исключено, что на каком-то этапе его кто-то вел: то ли СВР, то ли ГРУ. Но московские агенты Безпеки так ничего и неустановили. В любом случае Лисовский решил, что сделает все возможное, чтобы Зуев уцелел.

Полковник, по праву считавший себя белой костью КГБ, продолжал по инерции болеть за интересы России, сознавая отделение Украины как величайшее помрачение политических умов.

“У нас была цель, – думал Лисовский, поглядывая на Дзюбу, – мы служили не политбюро КПСС и даже не идеологии, а государству, которое одним только фактом своего существования не давало распоясаться крутым ребятам с Запада. А чему служат такие хлопцы, как этот подполковник? На чем самоутверждаются они? На идее самостийности? Но эта идея держится на отторжении всего русского и борьбе против всего русского в угоду крутым ребятам с Запада. Не мелковато и не подловато ли?”