* * *

Маркус закрыл сумку, с трудом уложив туда разбухшие от дождя куртку и свитер, утром он пытался просушить их на батарее, но стоило повернуть регулятор до отказа, как электричество вырубилось во всем мотеле.

К двум часам Колумелла ушла, оставив измочаленную постель валяться на полу. Он говорила без умолку, за два часа он узнал о деревне больше, чем за всю неделю. Все его женщины были похожи чем-то неуловимым, но только одна из них совершенно не любила слов. Она любила карандаш, оставляющий на бумаге серебристые и серые штрихи. Такими штрихами она набросала однажды стволы кипарисов, заслонявшие фасад «Бриатико».

— Обещай мне, что завтра мы туда заберемся, — сказала Паола, глядя на вершину холма. — Посмотри на облака над крышей поместья, это лиловые небесные быки, зимой в животе у них прячут солнечные лучи, а потом достают!

Спустя много лет он наткнулся в Лондоне на выставку норвежца, создающего облака. Парень делал что-то ловкое с водой и воздухом, облако сгущалось на глазах, расцветало в нескольких футах над полом и быстро опадало — норвежец успевал только щелкнуть фотоаппаратом. Вот чем была эта женщина, подумал Маркус, вглядываясь в снимки исчезающих облаков. И вот куда она ушла, незаметно, будто русалочьи слезы в гальку.

Что ж, он был готов уезжать. Оставалось последнее дело, самое трудное: взять банку с краской, спуститься в гавань и сделать то, что должен. Он обещал Пеникелле появиться в гавани до полудня и теперь опаздывал, но это не слишком его беспокоило. Укладывая вещи в сумку, он вынул пенковую трубку из кармана куртки, завернул в выдранный из блокнота листок и положил в арабский пакет, рядом с краской. Старику она пригодится, а я курил только здесь, в Траяно, по старой памяти.

Что я ему скажу? Твоя внучка уехала, Меркуцио, и в этом виноват я. С какой стати я взялся судить ее, ума не приложу. Теперь я знаю, что ошибался во всем. Твоего сына убила другая женщина, и была в своем праве, ведь твой сын убил ее сына. Он сделал это из-за маленькой синей марки, которую никто из них даже в глаза не видел, а может, ее и не было вовсе.

Ну да, как же, не было. Сицилийская ошибка — вот она, стоит только открыть окно и посмотреть на гранитную скалу, отделяющую северный склон холма от лагуны. Взгляни на то, что осталось от марки: размытый профиль усадьбы, зазубренные края кипарисов, известь и шафран, клейкая изнанка липнет к рукам, почтовый штемпель стоит высоко в зените.

Двенадцать страниц финала пойдут к чертям собачьим, думал он, укладывая рубашки и пытаясь найти хоть одну свежую. Однажды я отослал издателю версию, в которой было столько же меда, сколько яда, все ловко просчитано, и что же — не прошло и шести лет, как реальность добралась до меня и отхлестала по морде можжевеловой веткой. Переписывать финал — все равно что есть рыбу во время войны, это отравит тебя самого и непременно приведет войска к поражению.