– Ради бога, Куп, женщины рожали в поле, а потом собирали кукурузу, после…

– Хлопок.

– Что?

Он пожал плечами:

– Они собирали хлопок.

– Ты там был? – прищурилась Элли.

– Я просто высказываю соображение.

– Угу. Соображение. Суть в том, что я в порядке. Безупречна на все сто процентов. Я могу выиграть этот суд, я могу родить ребенка, я могу совершить все, что угодно. – Элли с ужасом почувствовала, как к глазам подступают слезы. – А сейчас, извините меня, перед очередным заседанием суда я собираюсь закончить войну в Боснии и разделаться с голодом в ряде стран третьего мира.

Поднявшись на ноги, Элли протиснулась мимо Купа. Он посмотрел ей вслед, потом опустился на освобожденный ею стул. Кэти водила ногтем большого пальца по обложке блокнота.

– Это все ребенок, – сказала она.

– Да уж. – Куп потер загривок. – Я беспокоюсь за нее.

Надавив ногтем сильнее, Кэти оставила вмятину на бумаге:

– Я тоже беспокоюсь.

Элли проскользнула на свое место рядом с Кэти, когда судья возвращалась в зал суда. Лицо у Элли горело и было немного влажным, словно она сбрызнула его водой. Она не взглянула на Кэти, даже когда та чуть дотронулась до ее руки под столом, чтобы убедиться, что все в порядке.

Элли пробормотала что-то вроде «не волнуйся» или «извини», хотя последнее не имело никакого смысла. Потом она вдруг поднялась – плавно, стремительно и немного театрально, что заставило Кэти подумать о дыме, вьющемся из трубы.

– Защита, – начала Элли, – вызывает Адама Синклера.

Кэти решила, что ослышалась. У нее перехватило дыхание.

– Протестую! – откликнулся прокурор. – Этого свидетеля нет в моем списке.

– Ваша честь, он был за границей. Я выяснила его местопребывание всего несколько дней назад, – объяснила Элли.