– Что?

– Я восхищаюсь Лисбет Саландер. Она сильнее меня. Если бы я в тринадцатилетнем возрасте год пролежала связанной ремнями, я бы наверняка сломалась. А она давала сдачи единственным оружием, которое имелось в ее распоряжении, – ненавистью. Она отказывалась с вами разговаривать.

Внезапно Анника Джаннини перешла на более мощный голосовой регистр. Нервы отпустили ее, и теперь она чувствовала, что контролирует ситуацию.

– На утренних слушаниях сегодня вы говорили что-то о ее фантазиях. Вы, например, причислили к ним и описание насилия, совершенного над ней адвокатом Бьюрманом.

– Совершенно верно.

– Но на чем основан этот вывод?

– На опыте знакомства с ее обычными фантазиями.

– На опыте знакомства с ее фантазиями… А как вы определяете, когда она фантазирует? Когда она говорит, что пролежала привязанной триста восемьдесят суток, это, по вашему мнению, является фантазией, хотя ваш собственный журнал полностью подтверждает ее слова.

– Это совершенно другое дело. Нет никаких – даже просто технических – доказательств того, что адвокат Бьюрман совершал по отношению к Лисбет Саландер насильственные действия. Я имею в виду, что если бы она подверглась грубым насильственным действиям и ее соски прокалывали бы иголками, ее, безусловно, отвезли бы на «скорой помощи» в больницу… Это само по себе уже подтверждает, что ничего подобного быть не могло.

Джаннини обратилась к судье Иверсену.

– Я просила на сегодня установить проектор для демонстрации CD-диска с компьютера…

– Он на месте, – сказал Иверсен.

– Можно ли задернуть занавески?

Анника загрузила свой ноутбук и присоединила кабели к проектору. Потом обратилась к своей подзащитной:

– Лисбет! Мы сейчас посмотрим одну запись. Вы к этому готовы?

– Я с ней уже знакома, – сухо ответила Саландер.

– Вы позволите мне ее показать?

Лисбет кивнула. Она неотрывно смотрела на Петера Телеборьяна.

– Вы можете рассказать, когда сделана запись?

– Седьмого марта две тысячи третьего года.