– Я не ведьма, – огрызнулась я, взмолившись Богородице, чтобы этот тип оставил меня в покое.

– Я тебе скажу почему. Потому что никто не должен прознать о том, что ты здесь. Если тебя средь бела дня поведут в ратушу из башни через весь город, кто-то может тебя узнать. Так что твоя семья тебя отсюда не вытащит, можешь даже не мечтать.

От этого болтливого охранника я и узнала, что мое заточение должно оставаться тайной в городе. А когда я пришла в себя после обморока на допросе, советник Беклин сказал мне, что сможет сообщить моему отцу о случившемся только после того, как мне официально предъявят обвинение.

Но когда это произойдет? Завтра? Через несколько дней или недель? Допрос в зале ратуши подавил меня куда сильнее, чем часы, проведенные в этом подвале. Брат Генрих действительно собирался обвинить меня в ведовстве, и уже завтра утром меня ждет новый допрос. Инквизитор извращал каждую сказанную мною фразу, распространял обо мне бесстыдную ложь и рано или поздно уничтожит мое доброе имя.

«Но почему он так поступает? – отчаянно пытаясь не расчесывать укусы блох и клещей, снова и снова думала я, свернувшись на вонючей конской попоне, которую постелила на солому. – Быть может, это месть за то, что я ему отказала? Но неужели он действительно думал, что его мерзкие домогательства достигнут цели? Не поэтому ли он притворялся другом нашей семьи и проник в наш дом?» Когда я вспомнила о том, что вначале сочла его, казалось, благородные поступки проявлением отеческой заботы, меня охватила злость. Я доверилась ему, изливала душу! И сейчас он уже все знал обо мне и моей семье! А ведь даже моя мама говорила, что брат Генрих был очень странным человеком еще в детстве.

С поста стражи доносился громкий храп. Полдень, должно быть, миновал совсем недавно, потому что в мою обычно темную камеру с южной стороны проникало немного света, да и воздух чуть нагрелся. От усталости ломило кости, но я не могла уснуть. Мне хотелось только одного: провалиться в глубокий сон без сновидений и спать, пока дверь камеры не откроется и я не увижу папу, который обнимет меня и скажет: «Все это было лишь ужасным недоразумением, дитя мое».

Папа! Слезы навернулись мне на глаза, когда я подумала о том, что отец, наверное, прямо сейчас катит тележку с товаром по Ваффлерхофу, мимо аркад ратуши, он везет заказ покупателю и понятия не имеет, что за этими стенами его дочь по немыслимым причинам держат в плену. Орландо и Симон тоже даже не подозревают, где я, ведь, очевидно, мое пребывание здесь должно было остаться тайной. Так на что же мне надеяться? Для всех моих близких я пропала, будто исчезнув из этого мира.