— Это же огромный шаг вперед, сэр!

— Это паршивое отступление, — возразил Кендрик. — Членов его комитета через неделю показывают по телевизору в вечерних новостях, и они выступают в роли «затычки» по воскресным утрам. Нет, меньше всего я хочу быть в этом комитете.

— Простите меня, конгрессмен, но вы должны хотеть этого больше всего, — сказал заместитель, встретившись взглядом с Кендриком.

— Почему?

Молодой человек по имени Фил, дотронувшись до руки Кендрика, отвел его в сторону от собравшейся у лифта толпы.

— Вы говорили мне, что собираетесь подать в отставку после выборов, и я согласился с этим. Но вы также сказали мне, что хотите получить право голоса в команде вашего преемника.

— Да, это так, — кивнул головой Эван. — Я боролся с этим отвратительным аппаратом, и мне хотелось бы продолжать его сдерживать. Боже праведный, да они бы продали последнюю гору в южных Скалистых горах для разработки урана, если бы им удалось добиться разрешения правительства на эксплуатацию — опустошительную, конечно.

— У вас вообще не будет никакого права голоса, если вы откажете Партриджу.

— Почему не будет?

— Потому что вы ему действительно нужны.

— Почему?

— Наверняка я знаю лишь одно: он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет расширить свое влияние на западе, создать базу для своего личного продвижения — кто знает? Но он контролирует очень многих депутатов в Конгрессе, и если вы скажете «Нет, благодарю, дружище», он воспримет это как личное оскорбление и лишит вас всего как здесь, так и у вас на родине. Я хочу сказать, что он самый энергичный человек на Холме.

Наморщив чело, Кендрик вздохнул.

— В конце концов я всегда могу промолчать.

Прошло три недели с того момента, как конгрессмен Эван Кендрик получил место в комитете, возглавляемом Партриджем. Это совершенно неожиданное назначение в Вашингтоне не взволновало никого, кроме Энни Малкэйи О’Рейли и ее мужа Патрика Ксавьера, переселившегося из Бостона лейтенанта полиции, услугами которого пользовались столичные власти, ведущие борьбу с преступностью. Такое поведение председателя все объясняли тем, что старый профессионал хотел сфокусировать все внимание на себя, а не на других членов комитета. Если подобное предположение соответствовало действительности, то Партридж сделал очень удачный выбор. Во время двух еженедельных передач по телевизору конгрессмен из Девятого округа Колорадо почти все время молчал. «У меня нет вопросов», — говорил он, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелям. Самая длинная фраза, которую он произнес во время краткосрочной встречи с «Птицами», заняла двадцать три секунды. В ответ на приветствие председателя он спокойно выразил свое недоумение по поводу оказанной ему чести быть избранным в комитет и выразил надежду, что оправдает доверие председателя. На середине этой фразы — ровно через двенадцать секунд — от его лица убрали телевизионные камеры.