— Дорогой Эван…

Жена араба заговорила так твердо, как никогда раньше не говорила. Он невольно повернулся к ней, держа в руке несколько газет.

— Эти газеты оскорбляют вас, — продолжала она, и ее темные глаза смотрели прямо ему в глаза, — и, по правде говоря, там есть некоторые вещи, которые оскорбляют меня и Сабри.

— Понятно, — спокойно ответил Кендрик, пристально глядя на нее. — Все арабы — террористы. Я уверен, что об этом здесь напечатано самым крупным шрифтом.

— Да, это выделено.

— Но это для вас не главное.

— Нет. Я сказала, что вы будете оскорблены, однако слово это недостаточно сильное. Вы будете приведены в бешенство. Но перед тем, как вы сделаете что-либо непоправимое, пожалуйста, послушайте меня.

— Ради Бога, что случилось, Каши?

— Благодаря вам мой муж и я имели возможность посещать многочисленные сессии вашего Сената и Палаты Представителей. Также благодаря вам мы могли присутствовать даже на юридических дискуссиях между членами вашего Верховного Суда.

— Они не являются исключительно моими. Дальше.

— То, что мы видели и слышали, было замечательно. Государственные акты, даже законы открыто дебатировались, и не просто просителями, а учеными людьми… Вы видите только плохую сторону, видите зло, и, без сомнения, в том, что вы говорите, есть доля истины, но нет ли там и другой истины? Мы наблюдали, как много мужчин и женщин страстно отстаивали то, во что они верят, без страха, что их станут остерегаться или заставят замолчать.

— Их могут остерегаться, но не могут заставить замолчать. Никогда.

— Тем не менее, они все-таки рискуют, отстаивая свое дело, часто довольно сильно рискуют?

— Черт побери, да. Они становятся публично известными.

— Из-за своих убеждений?

— Да… — Слово Кендрика повисло в воздухе. Что хотела сказать Каши Хасан, было ясно: это было предостережением ему в момент всепоглощающей ярости.

— Значит, есть и хорошие люди в том мире, который вы называете «довольно удачно отлаженной системой». Запомните это, Эван. Пожалуйста, не унижайте их.

— Не делать чего?

— Я плохо выразилась. Простите меня. Мне нужно идти. — Каши быстро пошла к двери, затем обернулась. — Умоляю вас, йасахби, если в гневе вы почувствуете, что должны действовать очень решительно, во имя Аллаха, позовите сначала моего мужа или, если хотите, Эммануэля… Однако — поймите, это не предубеждение, потому что я люблю нашего еврейского брата так же, как люблю вас — лучше все-таки моего мужа, потому что он несколько лучше владеет собой.

— Можете рассчитывать на это.