На рассвете третьего дня, глядя, как из-под ставен пробивается серый рассвет, Вероника нашла решение: нужно заставить механическую куклу, заказанную Людовиком, взбунтоваться против него. Кукла была почти готова. Теперь надо сделать так, чтобы она возвестила правду.

Поначалу отец возражал, считая затею слишком опасной. «А какой еще у нас есть выход?» – спрашивала Вероника. Уехать из Парижа и сделать вид, будто она ничего не видела? Позволить Лефевру и дальше похищать детей для своих безумных опытов? Сколько детских жизней он еще оборвет и сколько уже оборвал?

Отчасти Вероникой владело желание остановить Лефевра и спасти детей, загладив свою вину перед мертвой Клементиной. Но было еще и желание нанести удар по сильным мира сего, нагнав на них страху. Эти люди всегда получали желаемое. Чужие дети были для них чем-то вроде леденцов в магазине: захотел и купил. Пусть получат урок. Людовик потребовал от отца изготовить удивительную куклу. Что ж, они с отцом исполнят королевский заказ. Король немало удивится, и не только он.

– И вы прятались внутри пьедестала, – догадалась Мадлен.

– Да, хотя и не все время. Иногда маленький рост имеет свои преимущества.

Пьедестал был ее замыслом. «Мы поместим куклу на пьедестал, как Вокансон сделал со своим флейтистом, – говорила она отцу. – А затем я влезу внутрь».

– Но я слышала, что ученые из Академии наук осматривали куклу.

– Да. В это время я пряталась в другом месте. Внутри куклы я находилась, лишь когда требовалось, чтобы кукла пела, говорила и двигалась самостоятельно. Мы заблаговременно настроили механизмы, позволявшие ей водить пером по бумаге и плакать. Но в Зеркальной галерее, когда Посланница выдала свой первый настоящий намек, мы подмешали в воду кошениль, заставив ее плакать кровавыми слезами. В тот раз я пряталась внутри. Это я пела. Я же заставила ее написать второе послание, рассказав о своей собственной смерти.

Когда куклу перемещали из Зеркальной галереи, дабы запереть в комнате, Вероника находилась внутри пьедестала. Она едва могла дышать: грудь сдавило от страха и ликования. В той комнате она провела два дня, довольствуясь припасенной пищей и водой. Два дня на грани безумия, когда Вероника сознавала: сейчас только от нее зависит, чтобы все поверили в реальность Посланницы и написанных слов. Ночью она пела песню, которую любила напевать Клементина:

Ей вспомнилась вечерняя поминальная служба по Клементине. Монахини и послушницы собрались в церкви, чтобы помолиться об усопшей сестре и спеть в память о ней. Кто-то стоял молча, кто-то плакал; лица одних были бледными от страха, а других – от чувства вины и ужаса. Когда сестра Сесиль вышла вперед и приготовилась говорить, одна из воспитанниц пронзительно закричала. Статуя Христа за спиной сестры Сесиль плакала. Но это не были обычные слезы скорби. Христос плакал кровавыми слезами, катившимися по его истерзанному телу. И потому, что бы ни пыталась говорить себе сестра Сесиль, как бы ни старалась оправдать содеянное ею, теперь она знает: Бог ее накажет, а ее душа будет проклята навеки.