– Я подожду вас здесь, – кивает мне молодой коротко стриженный офицерик с остекленевшими от скуки глазами.

Палата Каллы на втором этаже. Ох уж эти отбеленные поверхности и тикающие аппараты… Когда я захожу в палату, Калла поднимает веки и протягивает мне руку; ее глаза мгновенно увлажняются.

– Прости меня, – поцеловав жену, выдавливаю я.

Калла мотает головой, по щекам уже струятся слезы:

– Ты ни в чем не виноват.

– Я должен был отобрать у него пистолет быстрее. А тебе велеть бежать.

Снова покачав головой, Калла улыбается:

– Я бы все равно не оставила тебя одного. Ты же знаешь, какой я бываю упрямой.

Я киваю, и она притягивает меня к себе, чтобы я снова ее поцеловал.

– Я хотел навестить тебя вчера вечером, но мне не разрешили.

– Врач говорит, что меня могут выписать уже завтра. Или послезавтра.

Губы Каллы едва шевелятся, жена выглядит слабой и бледной, но она жива!

– Ранение неглубокое, пуля застряла между ребрами. Я быстро поправлюсь.

Я сжимаю ее руку в ладонях. Мне следовало находиться здесь, когда она пришла в сознание, и самому переговорить с докторами. Я вообще не должен был оставлять жену одну.

– Я сказала им, что это был несчастный случай на охоте, – говорит Калла, – и что никто не виноват в происшедшем.

С того момента, как выбрались из леса, мы наплели столько лжи, словно боимся правды. Словно защищаем то место, из которого сбежали.

– Здесь холодно, – прерывает молчание Калла.

Выпустив ее руку, я натягиваю на нее больничное одеяло по самый подбородок, но жена добавляет:

– Не в этом смысле.

И я впервые ухмыляюсь: