– Когда ты была маленькой, я часто рассказывала тебе разные истории, – заговаривает снова мать. – Это были сказки о лесе и пропавшей в нем девочке. Я их слышала в Пасторали. – Губы матери кривятся в усмешке, почти улыбке. – Возможно, поэтому ты написала свои книги о Лисьем Хвосте. Ты описывала в них лес Пасторали, только не сознавала этого.

– Это ты рассказывала мне эти истории?

Вот теперь пазл складывается. Мамины слова – как связующая нить. Когда я была маленькой девочкой, она рассказывала мне байки о фермерской дочке, жившей в лесу. Когда я выросла, я положила эту историю в основу своих книг. Но ее знала не только я. Ей воспользовался также Леви, чтобы придать своей лжи достоверность, убедить нас, будто лес инфицирован спорами погибельной болезни. А в действительности та девушка, дочка фермера, скорее всего, просто гуляла по лесу и, заблудившись, не вернулась домой.

В чужом пересказе сюжетная линия этой истории изменялась, она обрастала новыми подробностями и в итоге становилась совершенно иной – как частенько бывает с историями. Я не свожу с мамы глаз. Ее лицо потихоньку розовеет, но взгляд отсутствующий; похоже, она тоже вспоминает время, проведенное в том лесу.

– Сейчас Пастораль уже не та, какой ты ее помнишь, – говорю я. – Люди там живут в страхе.

Мать снова бледнеет, она озадачена.

– Чего они боятся?

– Болезни… Мы все эти годы страшились вязовой ветрянки. А как выяснилось, в реальности ее не было.

– Я не понимаю, о чем ты…

Не будь я такой истощенной и настолько поглощенной собственными мыслями, я бы расплакалась. Или закричала. Но я лишь молча взираю на мать, сидящую в гостиничном номере. В номере, который мой мозг воспринимает как промежуточный пункт между прежней, привычной и новой, еще не известной мне толком жизнью.

– Да, верно, ты не понимаешь, – наконец обращаюсь я к матери. – И никогда не понимала. Но я не та дочь, что ты вырастила. Я другая. И мне кажется, что я впервые сознаю сейчас, кто я.

– Мэгги… – прикасается к моей руке мать.

Как же редко она протягивала ко мне руки в детстве. Лишь тогда, когда я болела. И только для того, чтобы отвести упавшую на лицо прядь. Она дистанцировалась от меня. И теперь я знаю почему. Она видела во мне того человека и то место, которые старалась забыть. Прошлое, которое пыталась стереть из памяти. Я была чужой в своем собственном доме.

Я заглядываю в светло-голубые немигающие глаза матери, и мне становится ее искренне жаль: она так долго хранила свою тайну, приоткрыв мне завесу над ней лишь чуть-чуть, когда я была еще ребенком. Не удержавшись, она поведала истории, укоренившиеся в моем сознании так глубоко, как будто лес и Пастораль всю жизнь призывали меня: «Вернись!»