Она приехала в «Терновник», чтобы погубить меня, обмануть и причинить боль. «Ну погляди на нее,— говорю я себе. — Видишь, какая она невзрачная, ничтожная. Воровка, обманщица. У таких ценится лишь ловкость рук, люди для них — ничто». Мне казалось, я смогу подавить в себе чувство, как нередко подавляла гнев или обиду. «Неужели из-за нее я откажусь от своего будущего, лишусь свободы? — думаю я.— Ну уж нет!»

День побега приближается неотвратимо. Ну уж нет. Дни становятся теплее, ночи — короче. Нет, нет и нет...

— Жестокосердая, — говорит Ричард. — Не верю, что вы меня любите. Наверное, — взгляд в сторону Сью, — у вас кто-то другой на уме...

Порой я замечаю, как он на нее смотрит, и думаю, не проговорился ли... Порой она смотрит на меня так странно, что мне кажется: она знает. Время от времени мне приходилось оставлять их наедине в своей комнате — тогда-то он, должно быть, и проговорился.

«Что ты на это скажешь, Сьюки? Она тебя любит!»

«Любит? Вы хотите сказать, как госпожа служанку?»

«Ну, скажем, как некоторые дамы любят некоторых служанок. Разве она не придумывала разные предлоги, чтобы подманить тебя поближе? — И правда, я так делала. — Притворялась, что видит дурные сны? — И это я делала. — Просила поцеловать ее? Смотри, Сьюки, как бы она не зацеловала тебя в ответ...»

Посмеялась ли она, говоря: да, да, спасибо, что предупредили... Или содрогнулась от омерзения? Мне кажется, теперь, даже когда она лежит рядом со мной, она начеку. Не раскидывает больше руки и ноги. Мне кажется порой, что она не спит — просто лежит и выжидает. Но чем больше я думаю об этом, тем сильнее меня тянет к ней — желание во мне растет, становится невыносимым. У меня не жизнь теперь, а мука — кажется, даже предметы вокруг сместились и зажили своей жизнью: краски режут глаз, что было гладким — стало шершавым. На пыльных коврах и занавесях мне мерещатся юркие тени, какие-то фигуры мечутся по углам, проплывают над головой поверх пятен сырой известки.

Даже дядины книги стали другими, и это хуже всего. Мне казалось, они мертвые. Теперь же слова — как фигуры на стенах — восстают передо мной, исполненные смысла. С непривычки я путаюсь, начинаю запинаться. Не помню, где остановилась. Дядя визжит, хватает со стола медное пресс-папье и запускает в меня. Это подействовало, но ненадолго. Потому что однажды вечером он попросил меня почитать ему одну книжку... Ричард смотрит на меня сосредоточенно, приложив палец к губам, он оживился. Потому что автор текста повествует о том, как женщина может ублажить другую женщину, если та воспылала, а мужчины рядом нет.