— Не волнуйся, приедем, — сказала Колетт. — Правда же?

— Да, — сказала Уинни.

Она не видела лица женщины, но у нее были такие же густые каштановые волосы. Такой же острый подбородок.

Это не она. Этого не может быть.

Фрэнси отложила детское одеяльце (подарок Уинни), на котором было вышито «Амелия», и достала из детской сумки бутылочку.

— Это что, смесь? — спросила Нэлл.

— Я же говорила, на этот раз я буду вести себя по-другому. Больше не собираюсь быть идеальной матерью, — смех Фрэнси резанул Уинни слух.

— Я в туалет, — сказала женщина в красном сарафане. Она пошла вверх по дорожке, сарафан развевался на ветру, обтягивая бедра. — Присмотрите за ней, — крикнула она, отходя от ивы, но никто их женщин, кажется, не услышал. Одна из них что-то рассказывала. Они передавали по кругу упаковку крендельков.

Женщина в шляпе продолжала наблюдать.

— Мидас, — позвала Уинни, но он не поднял головы. Женщина пошла к иве. К Мидасу.

— Мидас! — вскочила Уинни.

Она побежала к Мидасу, кепка слетела у нее с головы, в босые ноги больно впивались ветки. Она схватила его за руку. Матери под ивой обернулись на плач Мидаса. В этот момент к ним подошла женщина. Она сняла темные очки, Уинни увидела, что на ней не черная футболка, а слинг.

— Привет, — сказала она. — Это вы «Майские матери»?

— Да.

Мидас держался за плечо.

— О, отлично, а то я не знала, к кому мне надо присоединиться, — она положила шляпу на траву, сбросила с плеч рюкзак, а потом достала из слинга ребенка.

— Я Грета.

— О, Грета, ты наконец пришла! — одна из женщин подвинулась, освобождая для нее место.