Я страшно любил ее. Ради нее я начал бы третью мировую войну, вот только не мог жить с ней со дня на день. Любовь нас размозжила, уж слишком она была большой.
Еще Хелена приостановилась в бассейне для яхт, в том самом месте, откуда мы начали побег. Не было уже деревянных бараков, только новый павильон, длинный как миноносец, с множеством окон, в которые изо всех сил рвалось солнце. За спиной у нее были тяжелые орудия с демонтированных судов. Она глядела на воду и наверняка думала о подскакивающей моторной лодке, об огнях маяка на Хеле, о том, что сосед все так же проживает на Пагеде и разводит кроликов; примут ли ее или захлопнут дверь перед носом, этого она боялась сильнее, чем советской разведки и пришельцев с иной планеты.
Я знаю, что она думала и обо мне.
А Дастин, малыш, который мгновение назад дергал ее и ныл, вдруг прижался и задал вопрос, который, раньше или позже, задает каждый ребенок:
- Мама, ты почему печальная?
Она обняла сына. Это его первое воспоминание.
- Когда-нибудь расскажу.
Буквально на пороге ко мне приходит воспоминание о Хелене и вечере, когда мы сказали друг другу эти два важнейшие слова. Они всегда звучат в странные, простые моменты, совсем не так, как в кино, не в теплом, летнем дожде, на лугу, когда ничего подобного не наблюдается.
Стоял декабрь, по-моему, самый конец месяца, Гдыню сковал мороз, и из Интер-Клуба мы шли по трескучему льду; иней покрыл окна, с крыш и с подоконников свисали сосульки, перед нами и за нами никого, иногда проезжал автомобиль, протащилась повозка, не горел ни один фонарь, только зимняя луна и звезды.
Хелена мерзла. На ней было, прекрасно помню, серое пальто, наброшенное только лишь на то подаренное мною платье, много раз ей хотелось узнать, почему я выбрал именно то, которое ей больше всего нравилось. Я выдумывал самые разные ответы, но на самом деле купил его, потому что оно очень соответствовало Хелене, и я знал, что оно ей понравится.
Мы мыслили собой и мыслили подобным образом.
И вот мы шли из Интер-Клуба по Швентояньской, потом по аллее Танкистов в сторону моря, где в Доме Моряка на льду стояло шампанское. Идти прилично, и Хелена явно предпочла бы взять такси, но мне хотелось пройтись, потому что выпил прилично, а после водки следует походить. В общем, моя милая мерзла под надетым набекрень беретиком, шарфик она натянула чуть ли не на нос, мне были видны только ее светлые глаза и рови, словно птички на небе. Одну свою ладонь она вложила в мою, вторую сунула в карман и очень даже смешно притворялась, что она не трясется.