Я расписался за стаканчиком, даже и не знаю, когда Юрий звонил.
Еще звонил Куба, звонили Клара и Олаф. Слишком поздно для подобных разговоров.
Скотч входил в меня, словно мед. Я достигаю того состояния величественного упойного кайфа, когда мысли просветляются, словно храбрость, а сердце разогревается до смелых планов на развалинах сомнений. Сейчас я мог бы убить дракона, а мне необходимо лишь человека.
Я так давно не пил. И тосковал по той силе, что сглаживает все колючки в мире.
Юрий снова звонит, отвечаю на звонок. Сукин сын понятия не имеет, с кем он на самом деле разговаривает.
Прошу, чтобы он включил камеру в своем телефоне, а свою оставляю отключенной.
И правда, он торчит на том сраном моле, да еще и крутится вокруг собственной оси, словно куколка в шарманке для кагебистов. Я вижу открытое море с красными огнями судов, горб темного леса, даже устье Утиной речки и орловскую таверну, белые доски самого мола и фонарь с печальными лампами.
Он спрашивает, есть ли у меня уже то, что для него так важно, то самое, что Хелена забрала у Едунова, чтобы купить себе новую жизнь.
Об этом пускай у тебя голова не болит, говорю ему; пока что этого у меня нет, но пускай надеется. Это второе известие оставляю для себя.
Передо мной, между компьютером и бутылкой, лежит закрытый последний конверт от Хелены.
Излагаю свои условия. Встретимся в условленном месте в пять утра, я передам ему эту бесценную вещь, он же взамен оставит в покое Олафа и Клару. И никогда больше к ним не приблизится, не позвонит, не вышлет электронное письмо, никогда не появится в "Фернандо" и ничего там не съест, даже если бы то был самый последний во всем мире ресторан. Всю оставшуюся часть своей обосранной жизни он проведет вдали от этих двоих, от моих самых любимых.
О собственной безопасности молчу, будем серьезными, дела зашли слишком далеко.
Юрий соглашается после минуты деланных сомнений, как будто бы хотел спросить: это уже все? Но не спрашивает.
Он только хочет знать, какое место я выберу, где мы встретимся.
И ответ он ведь знает.
Такое только одно.