– Значит, он присутствовал, когда Баумгартнер вешал ее в кабинете, – сказал Гамаш. – А потом запустил ему ноутбук.

– Предполагается, что именно для этого он туда и пришел, – сказал Бовуар. – Но потом его приход обернулся кое-чем другим.

– Шаффер сказал тебе, что Баумгартнер сочинял новый пароль? И что – сочинил?

– Если и сочинил, то ему хватило ума не сообщать об этом Шафферу.

– Как сказал тебе Шаффер, – сказал Гамаш.

– Верно. Мы его так еще и не разгадали, этот пароль. Мы, конечно, обыскали дом. Я даже заглянул за эту треклятую картину, но нашел там только номер копии.

Гамаш кивнул, потом его брови сошлись на переносице.

– Что ты там нашел?

– Это нумерованная копия. Они ставят на них номера, чтобы покупатели знали…

– Да-да, – сказал Гамаш. – Я знаю. У нас есть такие здесь, включая и одну копию от Клары.

Он подошел к стене у длинного соснового стола. Бовуар видел картину много раз, включая и оригинал в студии Клары, когда она написала его.

Теперь он с тестем стоял перед картиной.

Клара назвала свою работу «Три грации». Но написала не трех прекрасных женщин, обнаженных и переплетшихся телами в более чем эротическом соединении; она написала трех полностью одетых старух из деревни. Включая и женщину, Эмили, которая прежде владела домом, ставшим теперь домом Гамашей.

Они были сморщенные, дряблые, хрупкие. Они держались друг за друга. Не из страха или слабости. Напротив. Три женщины надрывали животы от хохота. Работа Клары излучала радость. Дружбу. Теплые отношения. Силу.

– Номер копии, – сказал Жан Ги, снимая со стены большую картину, – написан на заднике.

– Вообще-то… – начал было Гамаш, но было уже поздно: Жан Ги снял картину и развернул ее.

Там и в самом деле было что-то написано. Но знакомым почерком Гамаша.

«Рейн-Мари, моей Грации[48]. С любовью навсегда, Арман».

Жан Ги зарделся и, быстро повесив картину назад, повернулся к Арману, который с улыбкой наблюдал за ним.

– Вообще-то, это не тайна, – сказал Арман. – И не пароль. Я тебе хотел другое показать.