Они оба знали, что ярость коренится в страхе. А он является двигателем большинства убийств.

– Ты думаешь, они убили Энтони Баумгартнера? – спросил Арман.

– Да. Я думаю, в том письме было что-то, заставившее Баумгартнера броситься на ферму. Бенедикт встретил его там и убил.

– Зачем убивать? – спросил Арман. – Если в письме говорилось о разделе наследства, то зачем его убивать?

– Затем, что там ничего такого не говорилось. Кейти соврала. Мы понятия не имеем, что было в письме. Баронесса могла диктовать одно, а Кейти написала что-то другое. Например: после оглашения завещания Энтони должен отправиться на старую ферму один вечером. Он и отправился. Полагая, что таково было желание матери.

– Мы этого не знаем.

– Нет, я о другом. Мы понятия не имеем, что там было. Может, даже Кейти и правду говорит.

Впрочем, Бовуар ни секунды в это не верил.

– Мы знаем только одно: Баумгартнер прочел письмо, после чего поехал на ферму.

– Ты об этом говоришь как о причине и следствии, – сказал Гамаш. – Но он мог поехать туда и по какой-то другой причине.

– Верно.

– Занятно, что Кейти знала о портрете Рут. Узнать об этом она могла только от баронессы.

– Но это еще не означает, что об этом говорилось в письме.

– Нет, не означает, – сказал Гамаш. – Поэтому, если вкратце, у нас две версии. Первая: Кейти написала то, что ей продиктовала баронесса. И вторая: она написала что-то другое.

Бовуар кивнул.

– Похоже, это не приближает нас к истине.

Хотя часто в расследовании убийства с истиной случаются странные вещи. Могло возникнуть впечатление, что ты удаляешься от нее, теряешься в пыли, поднятой многочисленными противоречиями. Уликами. Ложью.

Но потом говорилось какое-то слово, попадалось что-то на глаза, и все казавшееся противоречивым вдруг становилось на свое место.

– Все время возникает эта чертова картина, – сказал Жан Ги. – О ней говорил даже Бернар Шаффер, которого я сегодня допрашивал.

Бовуар рассказал Гамашу о допросе.