– Oui?

– Эта работа в Париже.

– Да-а, – протянул Арман.

– Значит, вот она – знаменитая картина, – произнес Стивен, садясь рядом с Рут и показывая на произведение Клары.

– Нет, это «Три грации», – пояснила Рут. – На той, копия которой была у баронессы, одна только я.

– Дева Мария, – сказала Клара.

– Дева Мария в моем образе, – добавила Рут.

– Наоборот, – возразила Клара.

– Вот и ты, – сказал Габри возвратившемуся Жану Ги. – Наш маленький мальчик выучил уже какие-нибудь новые слова? Говно? Жопа?

– Нет, он спит. Дед поправляет на нем одеяло, – ответил Жан Ги.

Он положил в тарелку порцию тушенки и картофельного пюре со сметаной, протянул Анни.

– И бабушка ушла помогать, – сказала Анни, беря тарелку и перехватывая его взгляд.

– Как ты? – спросил Арман у Рейн-Мари.

Она закрыла дверь и положила ладонь на спину Гамаша, который держал спящего ребенка.

«Это хорошо», – думал Арман, поднося лицо ближе к головке ребенка и вдыхая запах, который не принадлежал никому иному – только Оноре. Если он когда и встречал этот запах неожиданно – на прогулке, в ресторане, от проходящего мимо ребенка, – то его переполняла грусть, которая снедала его сейчас.

Но и счастье тоже переполняло Армана.

Жизнь была чудесной и ужасной. Радостной и опустошительной.

И в ней было место для чувства облегчения.