К счастью, старый Жан хорошо знал прежние порядки дома де Шандосов.

За две недели он восстановил все.

Но шум, блеск и царское великолепие дворца не оживили его для молодой герцогини. Она находила комнаты слишком большими, потолки слишком высокими, обои слишком пышными…

Она была одинока среди множества снующих по своим делам лакеев, которыми уверенно и четко руководил Жан.

Несколько ее подруг были сейчас в Париже, но Норберт категорически запретил принимать их, считая, что они недостаточно знатны. Сами же де Шандосы не ездили в гости из-за траура.

Одна, всегда одна! Бесконечные часы, дни, недели…

Могла ли она не вспоминать Жоржа?

Если бы позволил отец, то она была бы сейчас маркизой де Круазеноа и наслаждалась бы счастьем где-нибудь в Италии…

Норберт же вел ту бессмысленную жизнь, которая обычно заканчивается разорением или самоубийством. Парижские вертопрахи с восторгом приняли в свою компанию человека столь знатного и богатого, как герцог де Шандос. Все поздравляли его с обретением свободы, льстили, угождали и бессовестно пользовались его доверчивостью деревенского простофили.

У герцога неожиданно оказалось так много искренних друзей, что он растерялся, не зная, кому отдать предпочтение.

Он пренебрегал всеми условностями, принятыми в обществе. Понимая, что не может состязаться с парижанами в любезности и остроумии, Норберт легко превзошел всех расточительством, грубостью и цинизмом.

Не спрашивая цену, он приобретал лучших скаковых лошадей. Без особых причин затеял две-три дуэли и успешно провел их. Постоянно появлялся в приличных домах с женщинами веселого поведения…

Целыми днями он скакал верхом по городу, наносил визиты, фехтовал, бил баклуши в компании кормящихся за его счет прощелыг. Ночью пировал и играл в карты. Домой возвращался всегда на рассвете, проиграв все, что было в карманах. При этом его ноги и язык заплетались так сильно, будто соревновались между собой.

Жена его почти не видела.

Жан, выгружая по утрам хозяина из кареты, тяжело вздыхал.

Он не боялся разорения своего господина, но опасался за честь рода де Шандосов.

— Поберегите свое имя, ваша светлость! — не раз говорил он Норберту.

И неизменно слышал в ответ:

— Мне все равно, лишь бы скорей умереть…

Эта шумная жизнь опьяняла герцога и он погружался в нее все глубже с единственным желанием: не думать и не помнить.