— Вы чего-то боитесь?

— Да, да. Нас могут увидеть.

— Нас видят каждый день на Елисейских полях, — сказал он.

— Но не наедине! — ответила мадам де Мюсидан, тревожно оглядываясь. — Я приняла все необходимые предосторожности. Но что, если за мной следят? Идемте же!

— Прежде вы ничего не боялись…

— Тогда я принадлежала самой себе. Теперь же должна оберегать честь своего мужа. И я никогда не запятнаю его имя!

— Значит, вы меня больше не любите?

Диана резко остановилась и холодно посмотрела на него.

— Вы, похоже, забыли о письме, в котором я предлагала вам бежать со мной? И о том, что вы на него ответили? А я очень хорошо это помню.

Норберт с мольбой прошептал:

— Простите! Сжальтесь надо мной! Вы не представляете, как много я выстрадал… Я был тогда ослеплен горем… И я никогда еще не любил вас так горячо!

На губах виконтессы промелькнула улыбка.

— Что я могу вам ответить? Пожалуй, только одно: вы слишком поздно мне это сказали. Я уже принадлежу другому.

— Диана!

Норберт хотел взять ее за руку, но она отступила на шаг и сказала:

— Не обращайтесь со мной так фамильярно, господин герцог. И не называйте меня по имени. Вы теперь не имеете на это никакого права. Я пришла сюда только для того, чтобы сказать: вы должны забыть меня!

— Это невозможно.

— Но вы должны. Когда я в первый раз увидела вас на Елисейских полях, я от смущения забылась и махнула вам рукой. Не пользуйтесь моей минутной слабостью!

— Но вы тогда сказали, что мы навсегда останемся друзьями!

— Мы с вами отныне — чужие.