В ответ молчанье жертвенных ягнят. Плюс кряхтение комолой телки.

– Ребята, не будите во мне жестокого зверя – усладителя мазохистов. Чай жопа не только у этой выпускницы курсов недоедания имеется, но и у вас есть. У каждого по экземпляру. Прикажете употребить? Чью первой? Желающему пукнуть…

Негодяев приоткрыл глаза, покосился на Солипсинцева и еще крепче вжался в пол тылом. Покоившийся на боку Мишаня, попытался перекатиться ближе к спасительной стенке, не преуспел, задумался, отверз уста…

– Молчи, Михаил! Не говори этому импотенту ничего! В конце концов, это не более позорно, чем клизма…

Мишаня умолкает, так и не произнеся ничего членораздельного.

– Вот оно что, – понимающе улыбается Вадим Петрович. – Даме претит экологически чистый фаллоимитатор, не знающий проблем с эрекцией, ей подавай природный хрен со всеми его клиническими и, не дай Бог, венерическими недостатками. Что ж, это поправимо. Желанье дамы – закон течки…

Солипсинцев мигом оказывается на супружеском ложе и заменяет искусственный член в анусе хозяйки на свой безыскусный. Мишаня, осознав свою ошибку, разражается адресами, паролями, явками, телефонными номерами, местами складирования загадочной дури, именами других жертв шантажа, а также угрозами, от которых попахивает безумием. Увы, Вадим Петрович не обращает на с чувством выкрикиваемые секреты никакого внимания (хотя помимо своей воли наматывает на тренированный мнемонический ус все фактические данные); у него свои проблемы: он пытается не сбиться со счету, уестествляя в строгой очередности обе страждущие щели хозяйки: анус – вагина, анус – вагина… На что хозяйка отзывается соответствующими испытываемым ощущениям междометиями: ой! – ах! ой! – ах! Словом, довольно однообразно. Тому, кто в этом не участвует, трудно не поддаться летаргическому обаянию этого своеобразного «баюшки-баю». Вот Негодяев и задремал. Ему-то что, не его жена у него на глазах ему изменяет, нагло получая при этом еще и сексуальное удовольствие. Мишаня с пеной ярости на губах бьется головой о несущую стену…

Наконец Вадим Петрович экстатически рычит, словно самец, осеменяющий самку своей поздней весны, выдергивается обратно, обтирает волосами жертвы своего взмыленного жеребца, застегивается, оправляется, вскакивает с разбегу на подоконник растворенного окна, горько сетует: «Эх, мне бы сейчас скакуна арабского под окном, а не тарахтелку германскую за углом!», и исчезает в ночи. Спустя минуту слышится звук удаляющегося в неизвестном направлении мотора, в котором очнувшийся Негодяев узнает движок родного «опель-кадета».