– Меня он слушать не станет, решит, что я морочу ему голову, но к вам он наверняка прислушается.

Уголок рта Фионы дернулся, и на миг ее губы почти сложились в горькую усмешку.

– Вы совсем не понимаете Конора, да?

Я едва не рассмеялся.

– Нет, совершенно не понимаю.

– Ему плевать на правосудие, на долг Дженни перед обществом и прочую ерунду. Для него важна только Дженни. Он наверняка понимает, что она собирается сделать. Если он признался вам, то только для того, чтобы дать ей этот шанс. – Рот Фионы снова дернулся. – Меня он, скорее всего, считает эгоисткой, думает, что я пытаюсь ее спасти только для того, чтобы она была рядом. Может, он и прав. Мне все равно.

Пытаюсь ее спасти. Она на моей стороне, и мне нужно просто суметь этим воспользоваться.

– Тогда скажите ему, что Дженни умерла. Он знает, что ее со дня на день выпишут из больницы, – скажите, что ее отпустили и она воспользовалась первой же возможностью. Если Конору не нужно будет ее защищать, он запросто сможет спасти свою шкуру.

Фиона покачала головой:

– Нет, он поймет, что я вру. Он знает Дженни. Она бы ни за что… Она непременно оставила бы записку, чтобы его вызволить. Непременно.

Мы понизили голоса, словно заговорщики.

– Может, тогда убедите Дженни дать официальные показания? Умоляйте ее, давите на чувство вины, говорите про детей, Пэта, Конора – про все, что считаете нужным. Мне это не удалось, но вы…

Она продолжала качать головой:

– Дженни меня не послушает. А вы бы послушали – на ее месте?

Мы оба оглянулись на закрытую дверь.

– Не знаю. – Я готов был взорваться от разочарования, на секунду перед глазами встала Дина, грызущая свою руку, но сил на это уже не осталось. – Понятия не имею.

– Я не хочу, чтобы она умерла.

В голосе Фионы прозвучала надтреснутая хрипотца. Казалось, она вот-вот разрыдается.

– Значит, нам нужны улики, – сказал я.