Накинув джинсовую куртку, я сбежал вниз по лесенке и замер. Мать сидела на складном стульчике перед трейлером и, запрокинув голову, смотрела, как небо окрашивается в персиковые и золотые тона. Нос у нее обгорел, а пучок мягких светлых волос растрепался после целого дня на пляже, где мама нежилась на солнце, строила с Диной замки из песка, гуляла вдоль воды рука об руку с отцом. Подол ее длинной хлопковой юбки – голубой в белый цветочек – взлетал и трепетал на ветру.

– Майки, – улыбнулась она мне. – Ты такой красивый.

– Я думал, ты в пабе.

– Там слишком людно. (Для меня это должно было стать первой подсказкой.) Здесь так чудесно, так спокойно. Смотри.

Я для вида глянул на небо.

– Ага. Красиво. Я иду на пляж, помнишь? Буду…

– Посиди со мной минутку. – Она поманила меня рукой.

– Мне пора. Парни…

– Знаю. Всего несколько минут.

Я должен был догадаться. Но ведь в последние две недели она казалась такой счастливой. Она всегда была счастлива в Брокен-Харборе. Только в эти две недели в году я мог быть обычным парнем, мне нечего было опасаться, кроме того, что ляпну какую-нибудь глупость при парнях, у меня не было никаких тайн, кроме мыслей об Амелии, от которых я краснел в самый неподходящий момент, и мне не нужно было ни за кем следить – кроме здоровяка Дина Горри, которому она тоже нравилась. Целый год я был начеку, усердно трудился, и мне казалось, что я заслужил право расслабиться. Я совсем забыл, что Бог, мир или кто-то другой – тот, кто высекает правила в камне, – не раздает выходные за хорошее поведение.

Я присел на край другого стула и постарался не трясти коленом. Мама откинулась назад и вздохнула – удовлетворенно, мечтательно.