Он купил в магазине «Водафон» одноразовую трубку, поскольку сотовый охранника оставил в гараже, опасаясь, что его могут отследить. От внедорожника Грей тоже собирался избавиться, как только окажется в Центральном Лондоне. Первым делом он попытался дозвониться Виктору, но его сразу перенаправили на голосовую почту. Грей нахмурился. Приходилось признать, что у босса какие‑то неприятности. Происходящее не вписывалось в схему других убийств, как, впрочем, и сам Виктор. С ним у Дария были личные счеты, а в таких случаях возможно все.

Грей невольно вспомнил о Данте.

Вспомнил, как тот мучил его самого, о людях, которых Данте убил, о безразличии, с которым убежденный сатанист относился к жизни и к человеческому достоинству. А потом мысли ушли, и Грея поглотила слишком знакомая ярость, пылавшая в нем громадной печью, огонь в которой поддерживала царящая в мире несправедливость.

Доминик взрывался от малейшей непорядочности, что было его главной слабостью. И не только потому, что грозило ему гибелью: вспышки гнева могли легко перерастать в насилие.

Сам он вырос в семье, где царила жестокость. Отец с ранних лет избивал его, и сейчас Грею было стыдно служить звеном в цепи насилия, прискорбной практики, которую человечеству еще только предстояло преодолеть. Иисус, Ганди, Мартин Лютер Кинг изменили мир своей миролюбивой философией, однако они были куда лучше Грея. Он ненавидел то, что сделало с ним насилие, но мог играть лишь теми картами, которые сдала ему жизнь, и стараться прервать цепь насилия единственным известным ему способом.

Данте тоже оказался втянут в насилие. Грей понимал его чувства, но ни в коем случае не оправдывал убийцу. Доминик как никто другой знал, что творить насилие – это выбор, который Данте делал снова и снова. И хотя этого разнузданного садиста следовало остановить, когда они еще раз встретятся, Грей должен был убедиться, что действует не по указке гнева, а лишь из необходимости. Да, угару насилия легко поддаться, но Грей знал: потеряв контроль над чувствами, он уподобится Данте и станет таким же лишенным моральных устоев рабом собственной ярости.

Именно это страшило Доминика Грея больше всего.

По дороге в Центральный Лондон он проверил голосовые сообщения. От Виктора по-прежнему не было ни словечка. Но одно сообщение заставило его прижать телефон к уху.

Оно было от Анки.

Девушка звонила ему меньше получаса назад, в девять вечера, и просила встретиться в ресторане Вест-Энда. Говорила о своем ощущении, что вот‑тот должно произойти нечто ужасное, и обещала ждать его, если понадобится, хоть всю ночь напролет.