Тимофей курил и слушал и незаметно для себя стал гладить Николку по голове, а Николка все рассказывал и рассказывал: и про Балаклаву, и про капитана Стаматина, и про Кошку, и про всё.

— Ну, Миколка, и удалец! — сказал Егор Ту-пу-ту, когда Николка кончил. — Герой-мальчишка! Из него будет толк.

— Бедовый! — согласился Тимофей.

Николка пришел к заключению, что его сечь не станут. Ведь вот даже хвалят и называют героем… И он до того осмелел, что, отойдя к стоявшей рядом маленькой мортире, молвил:

— Тятенька, что я вам скажу…

Николка передохнул и сразу брякнул:

— Дозвольте из мортирки пальнуть!

К Николкиному удивлению, отец не стал его, как обычно, гнать прочь, а только сказал:

— Сегодня, Николка, пальбы нет, по случаю бывшей бури. Приходи завтра. Постреляешь. Мортирка никуда не уйдет… не убежит мортирка.

И, возвращаясь с матерью домой, Николка ни о чем не думал, как только о завтрашнем дне, когда он с утра побежит на бастион и первый раз в жизни наведет мортирку, чтобы пальнуть из нее по врагу.

XXXIX Николка — артиллерист

XXXIX

Николка — артиллерист

Яшка Вдовин, после того как распрощался с Елисеем Белянкиным, стал в темноте пробираться с Корабельной стороны на Городскую. Где он проведет ночь, Яшка еще не знал. Но крепчал ветер и дождь уже лил ливмя… Может быть, и впрямь притулиться где-нибудь около солдат из резерва, который стоял в саду за театром?

Когда Яшка подошел к театру, то никаких костров он там теперь не увидел. Какие могли быть в такое ненастье костры! И солдат в саду за театром не было. Все разбежались, попрятались куда-то, или, может быть, весь резерв по казармам разведен — во всяком случае, в саду не было ни души. Но слабо мерцало что-то в окнах театра, и гомон шел оттуда, заглушаемый свистом ветра и стукотней дождя.

Яшка пошел вдоль стен здания — не найдется ли там отпертая дверь, калитка ли, что-нибудь, чтобы пробраться внутрь и укрыться в какой-нибудь щели. К счастью, он скоро увидел раскрытую настежь дверку и шагнул через порог.

Все пространство внутри театра было освещено только двумя фонарями. На сцене и по всем ярусам зрительного зала копошились и галдели солдаты, устраиваясь на ночлег. В партере не было никого. Сквозь отверстия в крыше, пробитые вражескими ядрами, в партер, на золоченые кресла и развороченные ряды стульев, низвергались потоки воды.

Яшке доводилось бывать в театре, но не дальше вестибюля. Он топтался в вестибюле в толпе господских слуг, держа на руках лисью шубу Неплюихи и дожидаясь конца представления. Неясно было Яшке, что делалось там внутри, за широкими дверями, у которых стояли два капельдинера в голубых фраках и дежурил полицейский десятник Ткаченко в черной каске с белой шишкой. Звуки музыки и всплески аплодисментов временами вырывались из-за широких дверей в вестибюль, там внутри совершалось что-то… Но в места, где дежурил полицейский десятник Ткаченко, путь Яшке Вдовину был заказан.