Передо мной, сгорбившись, в кресле сидел жесткий, угрюмый человек. За все время нашего общения, а я жил у него два дня, он почти ни разу не улыбнулся. Мне, стороннему, могло показаться, что вся его жизнь как бы надломлена, покалечена. Но это, наверное, не так: вся она причастна времени, отдана какой-то цели, устремлена. Передо мной он не исповедовался, нет, что я ему, залетный биограф, он просто констатировал факты и события своей биографии. И на мой естественный вопрос, ощущал ли он себя героем, ответил, что он не дурак, а нормальный человек, с нормальной психикой. И добавил: «В отличие от большинства диссидентов. Ведь что такое диссидент? Это человек с провалами в жизни, психической неустойчивостью, невротик, закомплексованный». Я поначалу вроде бы даже обиделся за диссидентов, но Эдуард Кузнецов продолжал: «Ведь они не могли вписаться в систему, которую предложила им жизнь. И потом, лагерь ломает человека, редко кто остается прежним».

— А Сахаров, побывавший в ссылке?

— Сахаров — это вообще во всех смыслах редчайшее исключение, это человек высочайшей нравственности. Кстати, с Еленой Боннэр он познакомился на моем кассационном суде. Так что в каком-то смысле я их крестный отец. Боннэр стала выдавать себя за мою тетку, а Андрей Дмитриевич за моего дядьку. Это давало им возможность приезжать ко мне на свидания, которые разрешались конечно же редко. Помню, на первом свидании в лагере Елена сказала: «Выхожу за Сахарова замуж». Андрею Дмитриевичу я обязан отчасти и жизнью. Это он обратился к президенту США с просьбой вступиться за меня и моих друзей. Наше начальство, зная обо всем этом, боялось меня лишний раз трогать. Учудю голодовку, узнают в Москве, а там и весь мир. Кстати, Боннэр мне очень помогла в одном деле. В лагерь в Мордовию она привозила шариковые ручки с особо тонким пером. Ведь там я начал писать роман, а технически, сами понимаете, это было невероятно трудно. Сейчас я вам покажу.