— Так вот, дали мне «семеру». Строгого. Отсидел все семь. За время сидения сильно поумнел, пообтерся и пришел к выводу, что Советская Россия, пока в ней советская система, страна совершенно бесперспективная, что будущего у нее нет. А в лагере я такого навидался, люди сидели по тридцать и по пятьдесят лет, и понял, что грозит мне та же участь. Отсижу семь, а через годишко снова загребут и еще десятку дадут. И так далее, без конца. Единственное спасение — эмигрировать. Вот как одно из другого выходило.

Поселили меня на 101-м километре, в Струнине Владимирской области, под надзор милиции. Местный гэбеш-ник не скрывал, что опять стряпается на меня новое дело. Я понимал, конечно, что есть за что: и с лагерниками бывшими я продолжал общаться, с самиздатом возился… Оказался я снова в отчаянном положении.

Я слушал Эдуарда Кузнецова, почти не прерывая. Передо мной был человек-легенда. Живой детективный роман. Персонаж нашей недавней истории, ее герой, ее изгой. И для меня он был весь — в прошлом. Приговоренный к смерти, отсидевший шестнадцать лет, прошедший если не все, то многие круги ада, человек из той, давно уже ставшей историей эпохи, этим мне и интересный, вдруг заговорил о нынешнем, о горячем…

— Я. конечно, потерял ощущение атмосферы происходящего нынче в России, но информации много, рассказов. свидетельств. Я чувствую, что там происходит, и меня мало волнует отсутствие колбасы, меня волнует настроение людей. Был тут у меня в гостях один мужичок, он неплохо описал ситуацию, говорил, что отчаяние и озлобленность всегда были в народе, всегда в очереди за водкой какой-нибудь блаженный прорывался к прилавку и народ его пропускал. А теперь же без очереди лезут один за другим, и по ним видно, что, если скажешь ему хоть слово, он разорвет тебя на куски. Помните, у Булгакова в «Мастере…» есть гениальная фраза о том, как герои подошли к ларьку «Пиво-воды» и спросили: «Пиво есть?» «Пива нет», — ответила продавщица и почему-то обиделась. Так вот теперь она бы ответила: «Пива нет», — и начала бы стрелять из автомата.