— Владимир Борисович, что вас больше всего потрясло из происходившего в России?

— Безумно трудный вопрос. Все невероятно важно. Дайте подумать…

Ну вот первое, что приходит на ум. Меня действительно потрясло, когда я узнал, что «Новый мир» опубликует «1984» Оруэлла. Потрясло сильнее, чем, скажем, сообщение о предстоящей публикации «Архипелага ГУЛАГ». Потому что «Архипелаг…» — это понятно… По крайней мере, теоретически можно себе представить социализм или любую другую общественную систему без «Архипелага…». Теоретически… Но ведь «1984» Оруэлла — это убийственный анализ самой идеи и ее воплощения сверху донизу, горизонтально, вертикально, как угодно.

— Долгие годы вы вращались в среде русской эмиграции. Вы застали и тех, кто приехал на Запад давно, сразу же после революции, и в годы войны. Что осталось в вашей памяти от этих встреч?

— Да, здесь на «Свободе» я встретил работавших еще на радио или уходивших на пенсию людей, которые покинули родину либо детьми, либо подростками. Эти люди меня поражали. Они говорили удивительно чистым, удивительно богатым, свободным от советизма русским языком, они поражали подлинной интеллигентностью, удивительной, я бы сказал, европейской образованностью. Я имею в виду Виктора Франка, Александра Бахраха, Гайто Газданова, Владимира Варшавского… К сожалению, я застал их уже на излете. В то время для меня, приехавшего из СССР, все было непривычным, неожиданным. Честно говоря, я и не знал, не подозревал о существовании таких людей, целого пласта нашей русской культуры. Причем культуры не книжной, не той, для постижения которой надо пойти в научный зал Ленинской библиотеки. Эти люди культуру носили в себе.

— Фигура Михаила Горбачева в вашем восприятии?

— Поначалу я с какой-то завороженностью смотрел на него, настолько он не походил на своих предшественников. Я помню, меня потрясло, когда во время одного из первых его «вхождений в народ» он стал появляться на улице. Меня потрясла непосредственность его рассказа, как он с Раисой Максимовной читает Достоевского, Чтобы Генсек читал Достоевского. Мамочки, до чего дожили. что происходит? Представить его предшественника читающим Достоевского просто немыслимо.

Горбачев интересует меня до сих пор, потому что в нем много человеческого, и слабости его человеческие, и достоинства его человеческие. Он не памятник, он не робот партийный, он — человек.