— Вы себя чувствуете здесь в изгнании или в послании?

— Эту расхожую формулировку выдвинули эмигранты, бежавшие от большевиков после революции. Им угрожала гибель. Красная кровь была несовместима с кровью голубой. Они были в послании, они имели право так сказать. Что касается эмигрантов, в потоке которых оказался я, то за исключением единиц никто не был в изгнании. Власти никого не изгоняли. Но уезжали, думается мне, не самые лучшие. Лучшие оставались и боролись дома. А я уехал… Разве я лучше тех, кто остался? Никто так не считает. И я, признаться, не считаю лучшими тех людей, кто эмигрировал. Я только с горечью отмечу, что если в молодости в нас было что-то заложено доброе, благородное, самоотверженное, то здесь, как правило, стандартные мозги устремлены только к наживе. Какое же тут, к черту, послание! Какая цель? Домашний бассейн и комфорт? Поэтому пусть не набивают себе цену те, кто справедливо не считают меня лучшим среди худших, ибо я действительно эгоистичен и тщеславен и эти качества скорей в большей мере, чем в меньшей, присущи российским эмигрантам — никаким не изгнанникам и не носителям с большой буквы, а с маленькой или крошечной — сколько угодно носители! Хохотать хочется кровавыми слезами. Если мы Носители, мы якобы идейные интеллектуалы, якобы любящие свою родину, так мы должны теперь вернуться и помогать стране, когда ей так трудно, помогать своим опытом, талантами, энергией. Ведь ничто уже не угрожает тем, кто вернется с этой доброй целью. Но никто из нас этого не делает. Поэтому не надо говорить, какие мы хорошие…

— Если, по вашим словам, вы худший, а лучшие остались, то надо думать, что лучшие правы, исключив вас из Союза писателей?

— Меня не исключали. Такого документа я не знаю. Более того, когда западные корреспонденты звонили в секретариат московского отделения писательской организации, за что, мол, исключили Урина, им отвечали: «Мы его не исключали, он погорячился». Это вам подтвердит Кэвин Роен из Би-би-си. У него был изданный мной самиздатовский журнал «Мост», о котором Анатолий Максимович Гольдберг, знаменитый радиокомментатор, сказал, что он потрясен отвагой издателя.

— Однако нельзя ли по порядку, с чего все началось?

— Вкратце было так: в Доме дружбы с народами зарубежных стран собирались молодые поэты, обучающиеся в московских институтах, — зарубежные и советские молодые люди, с которыми я работал как избранный ими президент интернационального клуба «Глобус поэзии». И вот однажды, когда мы подготовили программу, чтобы показать ее в малом зале ЦДЛ, нам в этом отказали. Члены клуба называли себя «мостистами». Это самизда-товское издание в небольших тиражах я переплетал в мастерской на Сретенке. Однажды переплетчик сказал, что нагрянули «люди в штатском» и конфисковали шестой номер журнала. Это совпало с моим пятидесятилетием, когда секретариат правления Союза писателей СССР вынес решение провести в ЦДЛ мой авторский вечер. Выписку решения храню до сих пор.