Но вскоре стало известно, что ни молодым поэтам из клуба «Глобус поэзии», ни мне московское отделение зала не предоставит. Ответственный секретарь нашей писательской организации Виктор Ильин опустил передо мной шлагбаум. В журнале «Мост» систему подобных отказов я назвал «ржавой». За что? А зато, что…
В декабре 1974 года я вышел на трибуну пленума писателей Москвы и сказал, что мы, писатели, подвергаемся «ильинчеванию», и в знак протеста я положил на стол президиума свой писательский билет, заявив, что ухожу из этого объединения разъединенных.
— По-разному. Борис Слуцкий тут же в коридоре подошел, пожал руку и сказал: «Молодец, Витя, хорошо ты их попугал, теперь они все для тебя сделают». То есть кто-то решил, что это мой «ход», стратегия. Но я уходил всерьез. Александр Николаев, потерявший руку на войне, сокрушался: «Это же надо довести человека до такого поступка!» Старейший поэт Казин открыто говорил: «Дискриминация!» И разъяснял, что Урин сделал то, что давно хотели многие, но не решались.
— А вы, Феликс, что думаете по этому поводу?
— Я
— У меня дома висит поэтический календарь, где, во-первых, перечислены адреса клубов поэтов (74), во-вторых, указано, где вы можете каждый день, подчеркиваю, ежедневно побывать в двух-трех местах, послушать других или, договорившись за два месяца, себя показать.
каждый день,— На следующий день «Голос Америки», «Немецкая волна», Би-би-си и «Свобода» сообщили, что действительно Урина исключали, а вот чтобы писатель сам уходил из СП СССР — так это впервые. И я начал готовиться к отъезду. Таможня чинила препятствия. Тогда я послал на имя Андропова телеграмму и сообщил, что если мне не дадут вывезти архив «Глобуса поэзии» и библиотеку поэтов мира, которую я собрал, то только физической силой можно будет заставить меня покинуть Союз.