— Мне говорили, будто в прессе вы приветствовали танки, вступающие в Прагу. Это скорее всего ложь? Не так ли?

— Да, я писал в то время письмо-стихотворение, обращенное к Яну Прохазке. Стихотворение вместе с ответом Яна Прохазки было опубликовано в журнале «Млада Свет» 14 апреля 1968 года. Как же я мог поддерживать то, что произойдет через несколько месяцев? Так что, кроме моих стихов в апреле, никаких более ни письменных, ни устных выступлений на эту тему с моей стороны не было. Это все наговоры моих недоброжелателей-завистников.

И кстати, в письме-стихах к Яну Прохазке, с которым я был дружен (познакомился во время моего посещения Праги в 1964 году), я писал, что если мы интернационалисты, то кто же еще сбережет эти ценности, если не мы — фронтовики-побратимы.

— И что же он вам ответил?

— Во-первых, он начал письмо словами «Милый Виктор Урин». По-чешски слово «милый» значит дорогой. Спрашивается, написал бы он так, если бы я поддержал вступление танков? И если бы я был бестактен или груб и как-то задел его достоинство? Во-вторых. Прохазка сообщал мне, что немец Маркс и русский Ленин не понимают психологию чешского крестьянина, а вслед за ними и я. разумеется, не понимаю. Короче, он мне разъяснял, и. полагаю, справедливо, что есть социализм с человеческим лицом, и это ведь то, о чем и я, Урин, мечтаю, но. чтобы действовать вместе, сначала надо размежеваться. А вот когда это роковое несчастье случилось, я в частном письме своему чешскому побратиму Яну Прохазке написал опять в стихах, как сержант 3-й танковой армии, раненный в руку на Днепре в 1943 году: «Воин танковой армии, уверяю тебя, не мои эти танки!..»

— Так почему же вы не выступили в прессе с опровержением дурацкого подлога, навета?

— А потому, что нигде и никогда в прессе или публично никто не осмеливался упрекнуть меня, будто я одобрил ввод танков в Прагу. Клеветники в открытую не выступают, если им известно, что могут получить документальный отпор. А мои близкие друзья напомнили грязным болтунам, что Урин свое послание другу написал в апреле и в нем нет никакой поддержки военных акций Москвы.

— Признаться, с такой ситуацией, когда один литератор клевещет на другого, я встречаюсь не впервые.

— А вы обратили внимание кто этим занимается? Ведь в мире прощают все, кроме успеха. Когда холмики суетятся вокруг вершины, им кажется, что если она осыпется, так они, холмики, станут все чуть повыше. Вот, к примеру, Илья Глазунов. Когда я уезжал из Москвы, я попрощался с ним поэмой-посвящением. Илья Глазунов — благородный и отважный человек. Приехав в Нью-Йорк, он встретился со мной, не побоялся в то время, как иные делали вид, что меня не существует. И распространяли слухи, что Урин умер, или, вот как вам, наговаривали какие-нибудь нелепости. Ничего из себя не представлявшим в России некоторым эмигрантам казалось, что я отнимал у них в Союзе тиражи, поэтому-де они, такие талантливые и смелые, не имели в России книг. И вот они приехали на Запад. Где же их продукция? Кто был там никем, тот и тут, в США, стал ничем. Зато, как теперь, эмигранты едут в Москву, осаждают редакции, требуют, чтоб печатали их зачастую бездарную писанину, изображают себя пострадавшими от «сталинской бюрократии», требуют к себе внимания. И клевещут. Например, на Юлию Друнину, что, дескать, она эксплуатирует солдатскую тему, что Урин «вообще никакой не фронтовик». А другой пишущий человек «облаял» Назыма Хикмета, который давал ему в свое время добрый путь в «Литературной газете».